— Фредрик, как вы? — донёсся до него вопрос профессора.
— Не зовите меня так, прошу.
— Извините, господин Лайтнед, — поправился старик.
— И так тоже не зовите. Я должен вам многое рассказать. Боюсь, наша беседа затянется надолго, а потому, давайте лучше вернёмся к цеппелину. Солнце уже садится, скоро и так стемнеет, а у нас с вами нет ни одного фонаря.
— Вы правы, — после нескольких секунд раздумья согласился Стиворт. Он переглянулся с профессором и Леоном, посылая немой призыв не задавать никаких вопросов. Оба едва заметно кивнули. — Продолжим наши поиски завтра. Прямо на рассвете выйдем.
Обратный путь до корабля занял почти вполовину меньше времени. Солнце, и правда, стремительно закатилось за горизонт, и на совершенно чистое небо высыпали звёзды. Густас иногда запрокидывал голову, отыскивая знакомые созвездия, но так и не нашёл ни одного. Они были слишком далеко от дома, теперь Леон в этом полностью убедился. В отличие от него, старпом предпочёл уставиться под ноги, и они явно шагали не по Элпис. Из травы не разлетались мошки, не мигали своими огоньками светлячки. Профессор смотрел прямо перед собой, но не заметил ни одной летучей мыши, хотя на их родной планете те бы уже вовсю принялись за поздний завтрак. Никакого движения и оглушающая тишина. Эта планета не была пустой, но и живой назвать её язык не поворачивался. Было в её облике нечто неправильное, пугающее. Нечто, что заставляло Юсфена то и дело снимать очки и водворять их вновь на нос, а Стиворта тянуться к кортику. И только Фредик не чувствовал гнетущей ненормальности. Он так глубоко ушёл в себя, готовя предстоящую речь, что просто не замечал давящего на уши и раздражающего глаза спокойствия.
Они подошли к кораблю как раз тогда, когда со стороны леса показалась команда мичмана. Остальные разведчики уже ждали опаздывающих товарищей. Выслушав короткий отчёт от Клаудеса и Хейтена, состоящий, в основном, из смутных впечатлений и плохо скрываемого раздражения, капитан отправил всех дружной толпой в медотсек.
— Вам тоже надо пройти обследование, — напомнил он оставшейся рядом троице.
— Сначала вы расскажите нам то, что собирались.
— Хорошо, Дерек. Только не в таком виде. Жду всех в своей каюте через четверть часа. Тогда и поговорим. Скажи коку, пусть приготовит что-нибудь лёгкое и достанет вина или чего покрепче, на ваш выбор. Нам надо укрепить силы.
XVIII
Он корил себя за приступ слабости. Никогда прежде ничего подобного с ним не происходило. Но то ли сказалось долгое плавание, то ли сама планета китов оказывала такое гнетущее влияние, но когда в дверь каюты постучали, Лайтнед почувствовал небывалое облегчение. Невысказанные слова, как ядовитый порошок, накапливаясь по крупице, отравляли разум Фредрика много лет. Но раньше он не ощущал столь острого желания облегчить свою ношу, не жаждал так, если не прощения, то хотя бы сочувствия. Стены зажимали его в тиски. После свежести воздуха снаружи, внутри корабля стало нечем дышать.
Капитан переоделся в свободную рубашку и брюки, тщательно умылся, стараясь не смотреть в зеркало. Он долго изучал своё теперешнее лицо, но сейчас оно накладывалось на десятки других лиц: юных и старых, красивых и абсолютно непримечательных, вытянутых и круглых. И сквозь эти лица, эти маски и образы больше ничего не проступало. Память хранила сухое описание носа и рта, словно портрет преступника, написанный со слов свидетелей — бездушный, лишённый деталей и отпечатка личности. Для Лайтнеда тот портрет давно перестал что-либо значить, для тех, кто пришёл выслушать его историю — никогда не имел значения.
— Заходите, — ловя обеспокоенные взгляды гостей, без лишних церемоний захлопнул Фредрик за ними дверь. — Садитесь, где вам будет угодно.
— Как вы себя чувствуете? — отважился на вопрос профессор.
— Нормально. — Ответ явно не удовлетворил старика, так что пришлось добавить: — Не беспокойтесь, со мной не произошло ничего страшного.
— Верно, в здешней атмосфере все же что-то не то, — не поверил тот. — Вы так побледнели, шептали какую-то дребедень. Мы испугались, уж не галлюцинации ли это? Но, к счастью, сейчас вы, и правда, выглядите намного лучше.
Пока члены команды рассаживались, кто на кровати, кто — в кресле, сам командир цеппелина оккупировал стол, примостившись на его краешек. Привычка, кажется, подцепленная им лет двести назад от очередного носителя. Подобных заимствованных привычек у Лайтнеда накопилось не мало. И порой, замечая за собой очередной не характерный для себя жест или пристрастие к чему-либо, мужчина пугался: а вдруг тот, чьё место он занял, всё ещё прячется где-то в глубине его существа? Вдруг незримая частица чужого духа, запертая им, как тюремщиком, в клетке собственного тела отчаянно сопротивляется своему заключению?