Сны хрустальных китов

— Да ничего особенно не знаю. Его вроде как обнаружили на дне Северного моря. А что это такое, и как выглядит — мне лично не известно. Слухов вокруг этого ящера крутилось одно время много, а потом они сошли на нет. Но я не понимаю, причём здесь какая-то доисторическая зверюга и наши киты?

— Я тоже, — признался капитан, огорошив тем самым Леона. — Очень многое мне и самому не понятно. И чем дольше мы находимся на этой планете, тем шире расползаются белые пятна в моих познаниях. Боюсь, скоро я окончательно потеряю все собранные ниточки. Меня никогда не интересовал Небесный мир. По чести сказать, я вообще мало чем интересовался, кроме себя самого. Я собирал мозаику своей жизни из разрозненных кусочков чужих. А оказалось, что являюсь фрагментом какой-то иной, более масштабной картины. Прямо-таки гордость раздирает.

Последнюю фразу мужчина почти выплюнул сквозь сжатые зубы. В нём боролись два противоположных желания: фальшиво засмеяться, обернуть всё в нелепую, несмешную шутку и, наконец-то выползти из своего панциря, тщательно склеенного из её писем и своих сожалений. Он снова был на перепутье, но теперь ни компас, ни случайность, походящая на судьбу, не могли облегчить его выбор. Кроме…

У вас, капитан, есть стремление, упрямство, и мне ничего не оставалось, как следовать за вами. Бездумно, слепо подчиняться приказам. И вот… теперь я поверил, пропитался вашей мечтой, как сухое печенье размачивается под действием горячего чая, — зазвучало в голове Фредрика. Он покосился на спину Стиворта. Прямую, как доска, переходящую в крепкие плечи и сильные руки. «Землеройка», которая смогла завоевать уважение прожжённых космоплавателей. Скупой на эмоции, вечно твердящий «сэр, капитан» как фейнолер со сломанной системой записи сообщений на ленту и способный транслировать их лишь с помощью ограниченного набора резких свистов. Живой, существующий здесь и сейчас и имеющий такие же права, как он — давно мёртвый Лайтнед. — Спасибо вам, капитан, сэр»

— Подойдите сюда, — стараясь скрыть волнение, обратился к нему и к профессору командир «Элоизы».

— Что, Фредрик? — первым оставил своё занятие старик. Он как раз закручивал крышку на очередной баночке. Лайтнед впервые обратил внимание на его руки, будто узрел их сквозь плотные перчатки: морщинистые, с желтоватой кожей и длинными седыми волосками около запястья и на суставах пальцев. Не такие проворные, как тридцать-сорок лет назад, но всё ещё способные выполнять ряд сложных операций. Он тоже имел право. — У вас такой вид, будто сейчас удар хватит. Вам нехорошо?

Капитан прошёлся по этим лицам: настороженным, полным симпатии и искренней заботы о нём. И окончательно утвердился в мысли, что иного варианта просто не существовало.

«Ты говорила как-то, что все короткие дороги — это лишь способ срезать. Что мы прокладываем их из-за свойственной всем людям лени. И чем больше встаёт у нас на пути препятствий, тем он правильнее. Не стоит их обходить, говорила ты, иначе можно никогда не вернуться на прежнюю тропу», — обратился про себя Фоедрик.

Потом залез в карман и вынул компас. Сжал его с такой силой, словно хотел смять серебро, или впитать его через ткань и поверхность ладоней. Ничего не понимающий Стиворт подскочил к своему капитану, а тот вдруг покачнулся и стал оседать на колени.

— Я должен. Я должен… Эта самый длинный путь, самый длинный…

— Воды, — попросил старпом. Густас немедленно протянул ему свою фляжку. — Попейте, сэр.

— Оставь, — замотал головой Лайтнед. — Со мной всё в порядке. И не надо на меня так смотреть. Я этого не вынесу. Ваше сочувствие делает меня больным, а вовсе не жара. Из-за вашей благодарности я плохо сплю по ночам. Эта миссия… «Элоиза», зря я так назвал корабль. Вы похожи на неё. Такие же добрые, такие же терпеливые и глупые. О, Птица, какие вы глупые! Меня надо было связать, запереть в карцере, но вы продолжали выполнять мои приказы, продолжали уговаривать и спорить, хотя я ни разу вам не уступил. Где мы, господин Юсфен? Вы знаете? Я — нет. Я ничего не знаю. Во мне не больше мудрости, чем в пустом кувшине.

— Боги, да что с ним?! — испуганно крикнул Густас.

— Капитан, капитан, посмотрите на меня!

Лицо Лайтнеда зажали настойчивые руки, но заставить его поднять взгляд старпом не мог. И лишь хлёсткая пощёчина вернула бледно-серым глазам осмысленность. Фредрик замер. Его много раз били. Палкой, плетью, просто ногами. Били от злости, для того, чтобы наказать или просто — вырубить. Но лишь однажды его щека горела от подобной затрещины. Отец, он забыл о тяжёлом перстне, который вечно переворачивался камнем во внутрь, и больно ранил своего сына, оставив ярко-красную царапину. Она зажила всего за три или четыре дня, но память об ударе, как оказалось, осталась с Лайтнедом навсегда.