Сны хрустальных китов

Он снова переключил звук на наушники, и за это одно Лайтнед был безмерно благодарен. Нельзя показывать свои настоящие чувства. Нельзя хоть как-то обнаружить слабость. Они вышли на финишную прямую своего похода. Вот он, настоящий кит, столетиями остававшийся всего лишь сказкой, красивым вымыслом, плывёт в нескольких вёрстах от цеппелина. Им остаётся только догнать его и самая большая загадка разрешится. И… Но нет, об этом Фредрик думать не мог. Слишком соблазнительно. Слишком велика вероятность снова упустить удачу. Ему уже множество раз казалось, что найдено противоядие, ключ от темницы. Но менялись только тюремщики. И опять приходилось начинать всё с начала. Надо быть осторожнее. Сомнение — вот лучший друг настоящего исследователя.

— Капитан?

Стряхнув остатки раздумий, как пёс воду, Лайтенд обратил к главному инженеру лицо:

— Что?

— Понимаю, бестактно с моей стороны, но могу я вас кое о чём спросить?

Он имел право. На один вопрос, так точно. Фредрик кивнул: спрашивай.

— Это ведь вы дали имя кораблю, если я не ошибаюсь?

Лайтнед ожидал совсем иного вопроса, и не знал, что чувствует больше: облегчение или разочарование.

— Да.

— Хм… меня это удивляет. Вы довольно молоды для человека, чтущего полумёртвые традиции. Значит, это имя вам очень дорого.

— Переходи к сути, Густас. Ты хочешь узнать, чьё оно?

— Ну, — явно смутился инженер. — Думаю, ответ и так очевиден. Элоизой звали вашу знакомую.

— Почему ты так думаешь? Я мог назвать корабль в честь матери или сестры. — Капитану стала интересна логика молодого человека. — Или дочери, на худой конец.

— Вашу мать зовут Дорея, а сестру Лилия. Я читал ваше личное дело прежде, чем согласиться на эту работу. Ни жены, ни детей у вас никогда не было. Выбрать для названия просто первое-попавшееся имя… Нет, не в вашем характере. Методом исключения я пришёл к единственно приемлемому выводу. Как-то так. Простите, если вам неприятно об этом говорить. Просто, ну, проверил свою теорию.

— И твоя теория оказалась верна. Что ж, колдуй тут, а я пойду.

Лайтнед развернулся к выходу из отсека, но новый вопрос Леона заставил его приостановить шаг.

— А как звали вашу возлюбленную? — Неожиданно.

— О чём ты?

— Так выражают благодарность. Назвав корабль в честь некой Элоизы, вы увековечили её. Но для той, что и так всегда живёт в мыслях, подобное лишено смысла. Пришлось бы часто повторять её имя, записывать его, пока оно не потеряло часть своей силы, своего таинства. К тому же это слишком болезненно. Самая большая любовь становится таковой по двум причинам: либо она заканчивается трагедией, либо свадьбой. А, как я уже говорил, женаты вы не были.

— Не был. Но твои выводы неправильны. Я любил свою Элоизу. Очень любил.

IX

Едва на деревьях созревают фрукты, как туда торопятся обезьяны, прилетают со всех частей тропического леса диковинные птицы, слетаются насекомые. Если акулий труп опускается на дно, к нему тут же устремляются стайки рыб, а многочисленные крабы пытаются отхватить по кусочку от туши. Люди не далеко ушли от животных, и место где можно поесть, всегда становится центром притяжения. В поезде это вагон-ресторан. Кафе, закусочные — это сочные пастбища для человеческого стада. Что уж говорить о цеппелине, похожем на запечатанный в ящике муравейник? На «Элоизе» была своя экосистема, свои, хоть и искусственно выстроенные, но действенные иерархические связи. И своё плодоносящее дерево — столовая на нижней палубе.

Длинные ряды столов, покрытых толстым однотонным пластиком. Скамьи, настолько тяжёлые, что и вдвоём не подымешь. На таких не возникнет желания просидеть лишнюю минуту, отрыгивая воздух и сыто похлопывая себя по животу. Всё в столовой призывало не тратить время на пищу, поглощать её молча, почти не жуя, и бежать по своим делам. Со стен ядовито жёлтым и красным, угрожающе сверкали надписи: «Поел — убери за собой!», «Уважай работу кока! Не оставляй недоеденным обед!», «Использованные приборы складывай в синий контейнер, остальную посуду — в зелёный». Но даже мрачные восклицания и хмурый серый цвет кафеля, которым были выложены стены, не мог у военных отбить ни аппетита, ни желания почесать языками. А в дни, когда корабль преследовал кита, столовая вовсе превратилась в жужжащий улей, по которому постоянно сновали возбуждённые пчелы — матросы. Посменные дежурства были отменены, как и совместные обеды и ужины. И каждый перекусывал теперь тогда, когда выдавалась свободная минутка. Офицеры следил за тем, чтобы младшие по званию не плодили беспочвенные слухи, а занимались делом, в свою очередь, если обсуждая происходящее, то стараясь делать это тихо и предварительно убедившись, что никто их не подслушивает. Но та троица, пойманная с поличным Лайтнедом, была лишь началом. Кит, так легко продолжающий уходить от погони, превращался то в комету, то в чудовище о восьми ногах, то в очередное газопылевое облако. На пятый день появилась версия, что никакого кита вовсе никто не видел, а это всего лишь наваждение, порождённое Эхом.