Сны накануне лета (СИ)

И многое изменить. Книжка-с-картинками, которую теперь вечно спешащий Фили сунул своему младшему братцу, была залистана и зачитана до дыр. Кили, поборов своим напором даже стеснительность Ори, засадил ту за трактат «О трехстах способах соития» на синдарине, строго наказав сократить суть книги до нескольких понятных и доступных фраз и жестов. Вернувшись через четыре дня, обнаружил, что трактат исчез, а дверь в комнату брата и его возлюбленной заперта, зато изнутри доносятся недвусмысленные звуки.

И, увы, пришлось смириться с главным: теория без практики смысла не имела. Даже и с книжкой. Пускай и с целой библиотекой! Практика же Кили и Тауриэль оставалась очень скромной. Вопиюще скромной. До неприличия ограниченной. Кто больше стеснялся, сказать было нельзя. Кили казалось все чаще, что он сам.

Однако кое-что все-таки изменилось. Например, волнующе медленно, но он и эльфийка все-таки становились ближе. Препятствий оказалось столько, что преодолевать их, даже лишь физические, пришлось бы не один год! Например, Кили узнал от все той же Ори, что у эльфиек понятие «девственность» — это нечто совершенно запредельное, и, в отличие от гномок, могущее быть нарушенным лишь один раз, и не без самых серьезных последствий.

— Как так? — недоумевал юный гном, — что это значит?

— Я не все поняла, — сокрушенно зарделась Ори, — второй раз как в первый уже не будет никогда. Даже через месяц или год. В общем, один мужчина на всю жизнь, и в душе, и телесно… а если больше одного, то все.

— Совсем все? — ужаснулся Кили, живо представив себе такую картину.

— Совсем, — подтвердила Ори, — так что не шути с ней на эту тему. Она у них обидная.

— Еще бы не обидная, — пробубнил юноша себе под нос, бледнея и краснея попеременно, — чуть что, умереть от… от постели.

С другой стороны, чувствовать себя тем самым, первым и единственным раз и навсегда, было волнительно. Даже если пока он и не стал им. Даже, если вообще с трудом себе представлял, как это осуществить. Точнее, как — это представлял, а вот как сделать хорошо и правильно… Кили запутался.

Ночи стали опасны. Все чаще ему с трудом удавалось сдержаться, сжав зубы, когда поначалу робкая, а теперь осмелевшая, Тауриэль скользила по его телу руками и губами, исследуя, останавливаясь — и снова продолжая исследовать. Когда же она добралась до самого главного, Кили страшно опозорился, не выдержав, и бурно кончив от первого же ее осторожного прикосновения. Ему хотелось убежать, спрятаться, испариться, или, по крайней мере, закрыть лицо подушкой, но девушку его несдержанность не только не возмутила — напротив, она совершенно искренне восхитилась, и — тут Кили едва не кончил сразу же второй раз — приникла к его опадающему члену ртом, собирая капли семени с нежной жадностью и явным удовольствием.

— Ты что делаешь… — простонал он, падая на кровать, и она тут же отняла губы.

— Нельзя? — виновато спросила она.

— Можно, — прохрипел Кили, прижимая девушку к себе, и целуя куда придется, — но я думал… я думал…

Что он думал, Тауриэль услышать так и не довелось. Целая глава книжки-с-картинками оказалась разом неактуальной.

А вот трогать его руками эльфийка отчего-то стеснялась. Понаблюдав за ней — если так можно было назвать их странное общение исключительно в кромешном мраке — Кили понял, что все дело в особой чувствительности эльфийских рук. То, что для него было просто поверхностью, для Тауриэль несло в себе множество более тонких смыслов и значений. Ведя по его коже кончиками пальцев, она задерживала дыхание и сама становилась ощутимо горячее.

В одну из ночей он поймал губами ее пальчики, поласкал их языком, и был вознагражден неожиданно громким стоном и тяжелым дыханием своей возлюбленной. Пораженный, Кили поймал ее, едва не свалившуюся с кровати.

— Ты что? — прошептал он испуганно.

— Хорошо…

Руки. Все дело в руках. Обдумав это, Кили изменил тактику. Ее надо было ласкать руками, и ее руками — ласкать себя. Ее следовало приручить. Поцелуи не смущали эльфийку так же, как прикосновения. Кили не хотел искать причин тому, но на периферии все равно мелькало понимание: насильники не целуют своих жертв. Вот и вся простая разгадка.

В последний раз все начиналось вполне сносно, не считая того, что, дотронувшись своими тонкими прохладными пальчиками до его члена, она пискнула и вдруг отпрянула, как будто что-то резко осознав и испугавшись. Кили не догадался, что именно.

— Я не буду, не буду, — неловко постарался он утешить, поглаживая ее нежные соски и осыпая ее грудь поцелуями, — что не так?

— Ты ведь… большой, — задыхаясь, прошептала Тауриэль гному в ухо, и Кили ощутил мокрую дорожку слезы на ее щеке, — не смогу принять…

— То, что он стоит, не значит, что я тебя тут же буду им иметь! — разъярился Кили: слова сорвались с языка раньше, чем он успел осознать их значение.

А зря.

Упавшая между ними ледяная тишина раздавила собой всю с трудом завоеванную близость. Молча Тауриэль притянула к груди одеяло, повернулась к нему спиной и тихо-тихо соскользнула с постели. Скрипнула дверь. Куда она ушла, знала только тьма.