Сны накануне лета (СИ)

Вот и тогда, маленький трехмесячный Кили засыпал, крохотными ручками уцепившись за приспущенный воротник, а Дис, приподняв колено, придерживала его на руках, отрешенно глядя куда-то в свои мысли. Не ко времени пришел тогда Двалин, совсем не ко времени — привык считать себя частью семьи, не стал стучать.

Первое, что бросилось в глаза — ее белая грудь с темным соском, и совсем уже по-гномски похрапывающий рядом Кили. И отсутствие нижней юбки под задранным до колен синим платьем. Шкура под ее босыми ногами. Пальчики на обнаженной ножке, выпростанной из низкого кресла.

Двалин не сказал ни слова. У него пересохло во рту. Вообще-то зашел по какой-то мелочной надобности, но все вылетело из головы. Лишь протянул руки к ней, и назвал по имени, словно умоляя — о чем, не знал, не смел думать.

— Подойди, — кивнула ему Дис, и он, с трудом переставляя ноги, приблизился, сел у ее ног, не смея отрывать от нее взгляда. Вздохнув, она уложила ребенка в колыбель, прикрыла ее от света очага, медленными завораживающими движениями — безо всякого намерения заворожить и привлечь! — стянула платье, под которым не нашлось ровным счетом ничего, и опустилась на шкуру, провела рукой по месту рядом с собой, устало глядя на Двалина.

У него, помнится, дрожали руки, когда он сдирал с себя одежду, перевязь для оружия, когда застрял носком в сапоге и чуть не рехнулся от минутной задержки. Подперев голову локтем, Дис сонно наблюдала за ним. Ни единого слова. Ни единого намека на предстоящую близость.

Ее словно и не предполагалось: гномка повернулась к нему спиной, подложила его руку себе под голову и тихо засопела в ожидании. А Двалин, пристроившись, овладел ей тогда первый раз, и почти до утра мял и гладил ее невыразимо желанное тело, неловко и в полном отрешении, не понимая, за что удостоился столь роскошного дара, и что будет дальше.

Только теперь, спустя долгие десятилетия их непростой связи, начинал по-настоящему понимать ее, тогдашнюю: понимал отчаяние и усталость, одиночество, что не с кем было разделить, невозможность существования одной после смерти мужа. Все понимал Двалин, но легче не было от этого. Понимал — и сквозь время видел прошлое, делая порой болезненные для себя выводы: в Дис никогда и никто, даже Торин, не видел живую женщину кхазад, простую девушку со своими мечтами и желаниями. К ним всегда прилагались честь и долг. И эти самые честь-и-долг навсегда отняли у нее простое женское счастье любить и быть любимой, не мысля категориями «наследник», «династия», «обязанность».

Муж? Что муж; Двалин, а не он, резвился с ее мальчишками, был им другом, отцом, наставником и воспитателем. Только ее мужчиной не был, держался много лет, не сокращая дистанцию. Пока ее постель не остыла до той степени, за которой лишь ледник. Сколько раз она была с тем своим первым? Наберется ли сто раз, а может, много меньше? Бедный Фор, как бы ни ревновал Двалин к давно почившему гному, жизнь сама вырвала у него всякое счастье из рук, как и у Дис.

Кили родной отец и вовсе не увидел. Это Двалин с самого его рождения был рядом. Подносил малыша к груди матери. Снимал с горшка. Посадил на пони. Держал за руку во время первой татуировки. Отвечал на сотни детских вопросов — впрочем, эту святую обязанность они делили с Торином, особенно, когда Двалин лет на шесть хорошо так запил. Они как раз расставались в первый раз. И пил бы и дальше, и до сих пор бы не просох, если бы не Дис, снова позвавшая его к себе. Но все в прошлом — она от него носит ребенка, и его любовь — источник новой жизни. Столько десятков лет бесполезных терзаний!

Сейчас она принадлежит Двалину. Пусть притворяется, что не чувствует ничего. Стояла же на стене, смотрела вдаль, высматривала.

— Я очень ждала, — вдруг вырвалось у Дис из груди, и только через несколько мгновений Двалин понял, что обнимает уже бессознательную женщину. На покрывале под ней появилось мокрое небольшое пятно темной густой крови. Подавившись как будто собственным сердцем, Двалин вскочил, и ринулся в коридор.

— Врача! — заорал он, не думая и не размышляя.

…

— Это нервное. Почтенный Оин считает, нужно дать ей покой от всяких потрясений…

— Орки тебя ешь, — безжизненно ругнулся Двалин, всем своим видом решительно показывая, кто берет на себя ответственность за решения, — а что тут за потрясения были-то?

— Кто знает. Торин еще не приехал, поговаривают о войне, все на Дис…

Двалин привалился лбом к стене. Не заметил мелькнувшего мимо Фили, не увидел, как тот говорит с гномкой у постели матери, и как ошарашено взирает на нее, услышав диагноз. Когда же Фили дернул старшего гнома за плечо, на лице его растерянности уже не было — была лишь мрачная холодная злоба.

— Ты? — строго спросил Фили, глядя на бывшего наставника. Двалин ответил ему прямым взглядом.

— Я.

Все-таки мальчишка годился в короли. Ничем не выдал своих чувств — только края ноздрей гневно раздулись, да руки на мгновение сжались в кулаки. Но держится, лишь опасно сузились горящие яркими синими огнями глаза. Фили отвернулся, посмотрел на гномку-лекарку.