Сны Персефоны

Легко сказать: бери только самое необходимое! Это ему просто: схватил свой любимый молот и готов! А ей?!

Богиня Любви металась по общей спальне их с Гефестом дворца. Муж сидел на краю кровати, — огромной, неуклюжей, как и её хозяин, — и терпеливо наблюдал за сборами. Афродита же старалась в сторону постели не смотреть: именно здесь они с Аресом предавались любовным утехам, когда Гефест набросил на них свою сеть и выставил на посмешище всего Олимпа. Только высмеяли его самого. А некоторые — даже позавидовали Аресу. Гермес и вовсе, хохотнув, сказал: «Хотел бы я занять его место».

Только вот Арес после этого случая значительно охладел к богине Любви — да ну их, этих замужних! — и стал бегать за противной Никой!

Афродите же пришлось мириться с угрюмым, хромым, уродливым мужем.

Гефест простил, он всегда прощал, только ей самой в этот раз было как-то не совсем приятно находиться рядом с ним. Гложило то, чего она раньше не чувствовала, — стыд и вина.

И вот теперь это заявление Гефеста: «Собирайся, мы уезжаем. Олимп в опасности. Нужно переждать. Бери только самое необходимое». И всё — никаких объяснений! Как тут не нервничать!

Афродита сгребала всё подряд: хитоны, украшения, баночки с кремами, гребни… Вещи вперемешку летели в сундуки — золотые, инкрустированные черепахой, усыпанные жемчугом и лазуритом. Уже шестой по счёту сундук… А самого необходимого — ещё на дюжину!

— Это всё? — устало поинтересовался Гефест, наблюдая за попытками жены закрыть набитый с верхом дорожный ящик.

Афродита зло дунула на золотую прядку, которая так и норовила упасть на лицо, повернулась, подбоченилась и заявила:

— Ты издеваешься?! — в голосе прорезались нелюбимые ею визгливые нотки: так было всегда, когда она паниковала. — Лучше бы помог!

Гефест вздохнул, встал, легко затолкал внутрь вещи, грозившие выпрыгнуть, захлопнул крышку и замкнул витиеватую, самолично выкованную застёжку. Потом взвалил сундук на плечо, будто тот — ничего не весил, другой рукой — сгрёб жену за тоненькую талию и сказал:

— Идём, Дит, больше тянуть нельзя.

И пока она пыталась возразить, что с одним сундуком никуда не поедет, ей нагло заткнули рот грубым поцелуем, а потом — пространство завертелось вокруг. И в себя она пришла, задыхаясь от возмущения, уже в Египте. Великая эннеада,[1]собравшаяся встречать олимпийцев, смотрела на гостей без должного почтения. Исида так и вовсе скривилась, увидев её. Афродита лишь фыркнула: и вот с ней, с этой чернушкой, меня сравнивают! Вздёрнула точёный носик и крепче прижалась к мужу.