Сны снежноягодника. 10 мистических историй для холодных вечеров (сборник)

И тут вдруг вдалеке через несколько картин я увидел пятно зелено-голубого цвета. Я помнил, что это мои любимые цвета, и бережнее всего хранил их в памяти, так не хотелось расставаться с ними навсегда. Потому что, скажем, малиновый цвет я на тот момент уже позабыл. Но это было пятно цвета и света, настоящее, и оно будто звало меня, что ли.

Я прервал Генку, который занудным голосом рассказывал мне про какие-то снопы, в которые крестьяне собирали урожай, и попросил вести меня вперед. Мы шли, и по тому, как напряглось Генкино плечо, я чувствовал его удивление. Но он все-таки молча вел меня туда, куда я просил.

Мы остановились напротив зелено-голубого пятна. Генка сказал, что это чей-то портрет.

– О, гляди-ка, глаза у него как у тебя, голубые. Не похож ни капельки, а глаза прямо твои.

Вот почему я так хотел сюда после рассказа бабы Вари: посмотреть в глаза какому-то портрету. И пока я стоял напротив картины, мне показалось, что появляются и другие цвета – где потеплее, где похолоднее. Все это вертелось пятнами, временами сознание дорисовывало смыслы. И мне уже казалось, что я вижу чье-то слабое очертание – скорее намек на форму, но это было настолько много, что я боялся вдохнуть. Моргать я тоже боялся – вдруг это все исчезнет? Я даже снял темные очки.

– Что, так лучше видно? – хохотнул Генка. Он иногда надо мной подтрунивал – я всегда его прощал.

Что-то связало меня в тот миг с этим человеком на полотне. Генка описал мне его как мог, но я не узнал в нем ни себя, ни кого-то еще из знакомых лиц, которые еще жили в моей памяти. Постепенно наваждение сошло на «нет», и я вновь оказался в густой темноте. Все-таки это счастье, что я не боялся темноты в детстве, иначе давно бы сошел с ума.

Мы прошли выставку до конца и стали возвращаться. Я попросил сказать мне, когда мы вновь пройдем мимо этого портрета, но больше я ничего не увидел и не почувствовал. Только внутри поселился какой-то холодок, но не жуткий, а даже наоборот. Холодок кваса или мороженого в жаркий полдень – такой, что хочется посмаковать. Я понес его с собой по зимним городским улицам, ведомый своим другом Генкой.

Той ночью я никак не мог уснуть. Я вообще теперь плохо спал. В первые слепые годы я, наоборот, стремился оставаться в кровати подольше, потому что сны видел в картинках. Только так я действительно еще мог видеть. Но и это прошло – звуки, запахи и ощущения от прикосновений вытеснили картинки даже из моих снов. Я все позабыл. С тех пор спать мне не хотелось. Тихая ночь была почти пыткой, ведь всё, что могло бы мне помочь понять, что я еще живой, спало. Спали звуки, спали громкие запахи. Я даже не был уверен, что стены все еще на месте, – вдруг начну шарить руками, а встречу только пустоту. Страшно.

После посещения выставки я и вовсе вертелся, как волчок, на накрахмаленной простыне. Меня одолевало странное чувство в мышцах: «Нужно что-то сделать». Это и не боль, и не ломота, а как говорят, «руки чешутся». Только где-то глубоко, как будто в самих костях. И это рвение непонятно куда и непонятно зачем никак не давало мне уснуть.

Я встал с кровати, сел за стол и включил настольную лампу. Да, знаю, зачем, если я слепой? Но я поступал так всегда – заветный «щелк» делал мир вокруг меня чуть более настоящим. Лампа, скрип ножек стула по полу. Я погремел ящиками, достал стамески и чистую липовую чурку. Руки по-прежнему «чесались». Я стал водить пальцами по древесине, слушать и вспоминать. «Ш-ш-ш». Такой же шелест где-то внутри, как и на выставке, только тише.

«Есть там один, голубоглазый такой парень, ну шибко на тебя похож. У тебя такие же пронзительные глаза, Федя, такого же цвета».

«О, гляди-ка, глаза у него как у тебя, голубые. Не похож ни капельки, а глаза прямо твои».

И дерево отозвалось – подушечки моих пальцев нащупали, что вот здесь должно быть плавное углубление, тут – выпуклая линия… Да, наверное, глаза вот на этом месте…

Я взял стамеску и принялся за работу. Липа говорила со мной, подсказывая, куда прикладывать лезвие, как его повернуть и когда убрать руку. Я резал так всегда, руки создавали у меня в голове… нет, не картинку. Но какую-то форму, которую я просто понимал, хоть и не видел.

Я просидел над фигуркой неизвестного парня с портрета не больше часа, и потом дерево умолкло. Так всегда бывало – больше, чем на час работы, меня не хватало. Я просто переставал понимать, что делаю.

Перед сном, когда я щелкнул кнопкой на лампе и свет погас, я как будто заметил разницу. Смутную – один оттенок черного сменился на другой, еще более черный. Показалось.