Сны снежноягодника. 10 мистических историй для холодных вечеров (сборник)

Когда я открыл глаза, стало очень ярко. Я был к этому готов, но все же зажмурился обратно. А как иначе может быть, когда возвращаешься в мир зрячих? Вокруг шумело – я подумал, что забыл закрыть на ночь окно и теперь в него слетаются звуки со всей улицы.

Телу было как-то странно. Непривычно. Я попытался потереть глаза руками и не смог. Осторожно я тогда разжал веки, пропуская свет по капельке.

И встретился нос к носу с каким-то человеком. Он был пониже меня. Лицо его я видел во всех деталях – немолодой мужичок, с седеющей щетиной, в очках, сдвинутых на кончик мясистого щербатого носа. Смотрит на меня и смотрит. Нет, ну это, в конце концов, неприлично.

Я хотел было сказать ему, что я недоволен таким вниманием, но и этого тоже не смог. По правде говоря, все что я мог – это видеть. Ну, еще немного слышать и чуть-чуть принюхиваться, но вяло, как будто особых сил во мне на это заложено не было.

Я отлично помню, какой ужас на меня тогда накатил. Сперва я подумал, что меня парализовало. Я не знал, за какую мысль ухватиться первой: за радость, что я снова зрячий, или за животный страх того, что не могу двигаться. Намного позже, когда я уже смог успокоить свои мысли, я узнал коридор ДК по звукам – метров семь в ширину, не больше. Бетонные крашеные стены, так хорошо отражавшие голоса. Люди в меховых шапках. На стене напротив меня висела картина с какими-то лесами и полями.

Я стал тем голубоглазым портретом. Да, бабушка. Чудеса и правда бывают – я доказал. Только какие-то уж больно жуткие. Ни пошевелиться, ни уйти, ни сказать, как мне опостылело, что все смотрят и смотрят мне прямо в глаза. Ничего нельзя, только видеть. Я долго свыкался, долго пытался сбежать или хотя бы закричать – тщетно.

Не знаю, что стало с настоящим мной. Один раз приходил Генка. Понятия не имею, что его привело, но он стоял передо мной битый час. Здоровый вымахал детина – бородатый, серьезный мужик. А был когда-то лишь краснощеким мальчишкой. Я знал, что это он тогда бросил злосчастный снежок. Всегда знал. До того случая мы едва здоровались, не то чтобы дружить. Но так же, как молчал он, молчал и я – держал про запас. Думал, я огорчу его этим фактом когда-нибудь, когда мы поссоримся и я буду на него зол. Но, по правде говоря, мы так ни разу и не поругались за все эти годы.

Я все смотрел на него, пока он не ушел, какой-то тоскливый, с поникшими плечами. Даже если со мной, настоящим Федей, что-то и стряслось – я об этом так и не узнал. Но я был уверен, что Генка позаботится о баб Варе, это уж точно.

Выставку работ художника Мальцева во Дворце культуры вскоре закрыли. И мне даже удалось немного попутешествовать. Странное дело: когда я ослеп, я запретил себе мечтать вообще обо всем. О том, чтобы повидать мир, чтобы встретить любовь, стать кем-то, кем я от себя не ожидал стать. Хотя нет, это-то как раз и получилось. И чего я раньше не мечтал? Замкнулся в своей темноте, как будто она меня на все лишила права. Дурак. Надо было мечтать.

Из одного Дворца культуры я отправился в другой. Там тоже все ходили и глазели, только места и света было побольше. Потом жил еще в каком-то зале. Даже отправился на чью-то дачу, и это было радостное время – я почти подружился с приютившей меня семьей. Но дачу забросили вместе со мной, и я долгое время провел в одиночестве. Потом – какой-то рынок, барахолка, пожалуй. Снова чей-то дом. И вот теперь место, где на меня опять глядят люди – невнимательно, вскользь. Как же хочется иной раз с ними поговорить. Но это не галерея, сюда приходят поесть и не сильно обращают на меня внимания. Наверное, ресторан.

В детстве мне всегда говорили, что у меня пронзительные, яркие глаза. Как весеннее небо. В следующий раз, когда вы увидите чей-нибудь портрет с голубыми глазами, неважно где, остановитесь на минутку. Всмотритесь – быть может, это я, Федя. Быть может, нам удастся немного поговорить.

Теля, Пашка, Ленинград

Теля сладко спал, свернувшись калачиком в ворохе никчемных драных пальто, мешков и прочего тряпья. Ему что-то снилось, и даже, кажется, приятное. В прихожей вдруг загремело – покатилось по полу что-то железное, следом донеслось бранное ворчание. Теля открыл глаза – кого там принесло? Еще заспанный, он приготовился бежать, если вдруг что.

Но в полутемную комнату зашел всего лишь Пашка.

– Сам расставил ведра, сам и вляпался, – добродушно пробасил он. – Вот, смотри, чего добыл.

И он протянул Теле тяжелый газетный сверток. Оттуда потянуло холодным мясом, развернул – колбаса! Толщиной с руку, с жирком, давно он такого не жевал!

– Ешь, ешь, – ухмыляясь, сказал Пашка, – я уже такую целую съел, свезло парочку стащить у мясника. Он такой любитель клювом щелкать, грех не прибрать.

Теля, а точнее Гришка Телешов, уминал колбасу, захлебываясь слюной, быстро-быстро, набивая рот до отказа. Уже несколько дней они с Пашкой перебивались крохами. Хлипкий Теля постоянно мерз, плохо кашлял и все больше спал, забившись в кучу тряпичного хлама, – так время шло быстрее. Только вот куда оно шло, он не знал.