Со звездой на ниточке

— Это упрощает дело, — сказал Аз, — потому что в таком случае мы на месте и не нужно бить ноги, но тогда спрашивается, что это за жизнь.

— Именно такая, какую вы видите, — сказал человек. — Как и человечества на других звездах, мы прошли через разные формы общественного развития и нашли, что все эти формы в одном схожи. А именно в том, что естественные потребности человека все больше и больше исчезают, и с помощью производства их место занимают потребности искусственные. И чем быстрее производство увеличивается, тем больше надуманных потребностей оно создает. Но поскольку само по себе производство ничем не ограничено, то эти потребности оно увеличивает тоже неограниченно, и мы делаемся зависимыми от них: теперь не люди, а сами потребности определяют, что нужно людям. Чтобы вырваться из этого порочного круга и снова обрести себя, мы предприняли радикальные меры и остановили производство раз и навсегда. Осталось всего несколько автоматов, которые изготавливают нам ткани для одежды. Как видите, для того, чтобы прилично одеться, вполне достаточно обернуть вокруг себя такую ткань, причем каждый может обернуться на свой вкус.

— И впрямь этого достаточно, — сказал, присоединяясь к беседе, Этто, — и вдобавок выглядит очень живописно. Но люди нуждаются не в одной одежде, они еще должны кушать и где-то жить.

— У нас погожий климат, и мы живем среди природы, — объяснил румяный, — природа же нам дает и пропитание; она обильна фруктами, и мясо нам в руки прямо-таки бежит — так много здесь животных.

— Все это может быть, — сказал Этто, — но что вы делаете долгими днями, если не работаете? Должен же человек чем-то заниматься.

— Мы занимаемся самими собой, — сообщил румяный. — Самый интересный предмет для человека — это сам человек.

— Даже если он бездельник?

— Занимаясь самими собой, мы тем самым уже не бездельничаем; и оттого, что мы больше не работаем, у нас наконец-то есть время заняться самими собой.

— Логично, — сказал тогда Аз, — меня это убедило.

— Тавтологии всегда логичны, — возразил Этто, — но от этого они не перестают быть тавтологиями.

Аз почесал за ухом.

— Что тут сделаешь? С логикой трудно поспорить, даже если она тавтологическая.

— Наша прежняя жизнь, — снова вмешался румяный, — вот где была действительно тавтология, так уж тавтология. Мы постоянно поспешали с нашими потребностями за производством, и тем самым постоянно его подталкивали. Увеличение производства приводило к увеличению потребностей, а увеличенные потребности требовали увеличения производства. Мы бы себя до смерти загнали, если бы не положили этому конец.

— Если все так и обстояло, — признал Этто, — то получалась реальная тавтология. Только, когда вы от нее сбежали, вас увело в обратную крайность: чтобы не уработаться, оставшись людьми, вы вернулись к состоянию животных.

— И даже если бы мы жили, как животные, — заявил румяный человек, — в отличие от них мы все равно бы осознавали эту жизнь и, следовательно, наслаждались ею. Животная жизнь — это непорочная, первозданная, нестесненная и, следовательно, свободная жизнь; однако у животных ничего из этого нет, потому что они лишены сознательности. Желание быть свободным, как птица, дано только человеку, и только он может осознанно наслаждаться этой свободой, коли ее получит. А если он счастлив и доволен, то кто вправе упрекнуть его или хотя бы посмотреть на него презрительно и свысока?

— Никто, — решительно воскликнул Аз, — никто не вправе! И меньше всего — тот, кто бездумно бежит вдогонку за порочным колесом производственных циклов. Мне точно бы понравилась такая жизнь, как у вас; и если бы ничто мне не препятствовало, — Аз бросил искоса взгляд на Этто, — я хотел бы провести остаток своих дней на этой звезде.

— Сомневаюсь, — возразил Этто, — чтобы осознание того, что живешь, как животное, делало счастливым. А еще больше я сомневаюсь, что человек, который живет, как животное, сохранит сознательность надолго.

— Вполне справедливые сомнения, — отозвался румяный, — если говорить о животной жизни в презрительном смысле. В нашем же понимании она все равно лучше жизни людей, попавших в горькую зависимость. Более того, на самом-то деле мы вовсе не живем, как животные. Мы только освободили себя от рабства производства, а вместе с ним и от надуманных потребностей, и таким образом заново открыли истинные человеческие потребности. На нас больше ничто не давит, и мы можем уделять свое время чему хотим, и вот мы решили, что будет правильно заняться самими собой.

— А в чем состоит это занятие самими собой? — спросил Этто.

— Мы тренируемся в сыгранности между собой, — пустился в описание румяный. — Мы много танцуем, чтобы согласовывать свои движения физически; мы много разговариваем, чтобы проникаться чужими мыслями и чувствами и подстраиваться к ним, а еще — чтобы улучшить наше умение слушать друг друга. Мы добились такими упражнениям того, что любой в состоянии понять, что говорят десятеро других одновременно.