Со звездой на ниточке

Поскольку Аз держался мнения, что всех тех, кто чувствует себя в долгу, не следует оставлять с бередящим чувством невыполненных обязательств, а нужно дать им возможность полностью рассчитаться, он пожалел сконфуженно стоящую компанию. Потому вместо того, чтобы последовать за шефом, Аз Нап задумался, как бы дать румяным такую оказию — отблагодарить ну хотя бы его одного. Однако, если Аз не хотел присваивать благодарность, заслуженную шефом, он должен был заработать признательность сам, что привело его к мысли еще раз запустить машину. Раз теперь румяные, кажется, набрались решимости отказаться от теперешней жизни, Аз не хотел бы отпускать их навстречу будущему, не подсказав таящихся там опасностей. Если они узнают, что именно им грозит, размышлял Аз, то легко избегнут ошибок. Машина снова безумно загудела, и разродилась грудой бумаг с перечислением всевозможных опасностей, такими, как несоразмерное развитие ума и чувств, неустойчивое настроение, ухудшение памяти, отсутствие концентрации внимания, потеря общительности, заикание, сердечная недостаточность, наследственный идиотизм и тому подобное, и, наконец, гора опасностей, которые угрожали румяным, если они расстанутся со своим прежним образом жизни, поравнялась высотой с горой опасностей, которые угрожали им, если они продолжат свой прежний образ жизни. Аз гордо посмотрел на свою работу и счел, что достоин всяческих похвал за то, что вовремя выявил все предстоящие румяным напасти. Но, отвернувшись от горки, он не увидел ни единого румяного человека, ибо все они совершенно побелели. Они переводили взгляд с одной горки на другую, и, поскольку обе были одинаковой величины, к их боязни настоящего добавился столь же сильный ужас перед будущим, поэтому они встали меж горок как парализованные, и даже не помышляли благодарить Аза.

— Нет, так нет, — сердито пробурчал Аз, засунул свой счетный автомат в рюкзак и, горбясь, потащил его прочь.

Но едва он сделал пару шагов, как получил сильный удар сзади по голове. Аз удивленно обернулся, что избавило его от следующего удара в затылок, потому что теперь ему прилетело в лоб. Остолбенение румяных внезапно превратилось в неистовую ярость из-за дилеммы, перед которой их поставили земляне, а поскольку Этто был вне досягаемости, пришлось Азу сносить неблагодарность за обоих, причем полной чашей. Неблагодарность эта настигла его в виде гигантских орехов, которые были сорваны румяными в неистовом гневе с веток, и теперь градом обрушились на Аза. Он бежал, спасая свою жизнь, и наверняка ее лишился бы, кабы румяные не обессилели от этого непривычного ввиду своей неэстетичности занятия. Азу же передышки как раз хватило, чтобы добраться до ракеты. Он быстро закрыл за собой дверь и бросился на койку, где мгновенно заснул. Орехи, которыми восстановившие силы румяные бросались в ракету, были ему не помехой. Напротив, треск отскакивающих от корпуса ракеты орехов говорил Азу, что румяным больше до него не дотянуться, одарял его сладким чувством безопасности и навевал еще более приятные сны, чем прекрасное пение накануне вечером.

Когда Аз проснулся, то нашел, что выспался неплохо, но вся голова у него в шишках размером с куриное яйцо, что заставило Этто подпереть рукой подбородок и задуматься.

— Кажется, — наконец сказал Этто, — мы расстаемся с этой звездой не по-доброму.

Аз пощупал свою бугристую голову.

— Как будто мы когда-нибудь с любой другой звездой расставались иначе.

— Прощаться всегда больно, — утешил Этто своего товарища, — а дружеское прощание — самое болезненное, потому что разлучает друг с другом близких людей. Потому его следует делать кратким. С другой стороны, враждебное прощание разделяет людей, которые и без того чужды друг другу, поэтому оно донельзя естественно и даже в худшем случае оставляет после себя только поверхностную боль.

— Да мы сущие счастливчики, — заключил Аз, — и я уверен, что расставание с предстоящими звездами не оставит нам ничего, кроме поверхностной боли. Я просто хочу знать, как так получается, что она всегда перепадает мне одному.

— Это вопрос закона распределения вероятностей, — объяснил Этто.

— Чем еще ему быть, — сказал Аз, — но из этого не следует, чтобы все колотушки, ни с кем не делясь, вечно собирал я один.

— Каждому, — невозмутимо продолжал Этто, — в жизни выпадает играть некую роль, и эстетика требует, чтобы он сыграл ее полностью либо вовсе не играл.

— В случае колотушек, — возразил Аз, — это «полностью» совершенно несправедливо, откуда ясно, почему некоторые предпочитают вообще не играть никакой роли.

— Во всяком случае, теперь ты знаешь, — сказал Этто, — что распределение колотушек можно рассматривать только как вопрос эстетики. Правда, я до сих пор не знаю, за что они тебе достались.

— Сам хотел бы понять, — задумался Аз. — Я для общества румяных посчитал, вдобавок к рискам их теперешней жизни, заодно риски будущей жизни, чтобы не дать им напороться на неприятности, как слепым цыплятам. И тех, и других набрались одинаково высокие кучи.