Соавторы

Мирон же продолжал целовать её, беспомощную, хрупкую, неспешно продвигаясь от шеи к соскам и дальше, ниже и ниже. Катя просипела что-то невнятное и тут же ощутила его ладонь на своих губах. Едва не задохнувшись, она с жадностью начала всасывать воздух сквозь его пальцы. Запах Мирона завораживал, в нём было что-то языческое, абсолютно запретное, магически притягательное, и даже если бы Катя была не связана, она не смогла бы сопротивляться. Просто не смогла бы. Сопротивление – это роскошь, неразменная монета, другая степень наслаждения, до которой Кате было не доплыть.

Сильное тело – тело зверя – навалилось на неё, и сквозь закрытые глаза она почувствовала, как жгучее солнце влилось под веки, закололо белки, и ей самой захотелось стать зверицей в его – Мирона – логове, быть с ним вечно, до самой смерти…

До той смерти, которую он обещал ей в семь вечера. Через сорок минут…

* * *

– Так… У нас тут «восемнадцать плюс» намечается?..

Я и не заметила, что Белка стоит сзади и смотрит в мой компьютер. Машинальным движением я захлопнула ноутбук. Смутилась и сразу открыла.

Белка присела на корточки, положила голову мне на колени, боднув меня лбом, как, помнится, в детстве делал наш пёс Тишка, когда просил прощения за шалость.

– Нет, Маня, это даже ничего.

– Черновик. Править буду. – Я почувствовала, как щёки мои вспыхнули. – Бэлл, зачем ты подглядываешь? Мы же договорились, что сырое друг другу не показываем.

– Брось! – Белка обняла мои колени. – Тебя можно даже не редактировать. Мне нравится. Она его боится и хочет одновременно. «Стокгольмский синдром» называется, кажется. Расскажи мне лучше, как ты планируешь закончить сцену.

Я осторожно коснулась её волос. Она тут же отреагировала кошачьей лаской: потёрлась о мою руку.

– Ну расскажи! – Белка задрала голову и снизу посмотрела на меня зеленющими глазами.

Я открыла файл с заметками.

– Знаешь, я думаю сделать, чтобы Катерина наша опомнилась, схватила нож и пырнула Мирона. Но она-то не знает, что у него сердце справа, она пырнёт его у левого соска. Он, конечно, упадёт, она вырвется, выскочит. А он-то выживет, понимаешь?

– Напоминает голливудскую мутотень.

– Так ты ж сама хотела! Ты и твои издательницы-подружайки!

– Ну… В общем, сойдёт. – Белка поднялась с пола и закружила по комнате, лёгкая, почти невесомая.

Я впервые пожалела, что ни в один свой текст не ввела её вот такую – хрупкую, юную. С её смехом, её темпераментом и её тайной. В этот роман с маньяком, увы, уже не ввести. Но я смотрела на неё, любовалась и пыталась запомнить все движения, взмахи тонких рук, поворот головы, неуловимый полёт, который всегда меня в ней завораживал. И сейчас мне хотелось лишь одного: запомнить эти невесомые мгновения, чтобы повторить их в книге. Да, наверное, так будет двигаться Катерина. Только когда? «До» или «после»?

– О чём задумался, соавтор? – прищурилась Белка, и взгляд её ещё больше позеленел.

– У нас концовки нет, Бэлл.

– Не беда. Ты придумай что-нибудь, ты же умная.

– Здесь не ум нужен, а чутьё.

Я хотела сказать «и сердце».

– Давай так. Набросай хоть что-нибудь, обсудим. Если мне понравится, на том, какгрицца, и сойдёмся.

Она подмигнула и удалилась на кухню. Потом появилась снова, держа в руках йогурт и слизывая его языком прямо из стаканчика:

– Мань, мне уехать надо. До конца недели. К родне. Прямо сердце разрывается, как тебя одну оставить.

– Да что со мной произойдёт-то? Не маленькая.

– Обещай писать каждый день хотя бы по полстранички.

Я заметила, что Белка немного взволнована.

– Что случилось?

– Ничего. Не беспокойся.

– С родителями что-то?

– Нет, нет. Всё хорошо.

Она замолчала, и меня больно уколол тот факт, что она не собиралась мне рассказывать дальше.

– Может, поедем вместе? Я смогу отпроситься на работе. Моя Марианна, конечно, покривит губки, но я скажу, мол, форс-мажор.

– Нет, Мань. Глупости. У тебя новая работа. И текст. Я на несколько дней всего.

Белка повернулась на пятках и удалилась.