Соавторы

Он начал занудно на одной ноте рассказывать про свою работу, про одноклассников – кто что закончил, кто успел жениться и родить. Я слушала вполуха и, поймав случайную паузу в его монотонном докладе, вырулила на «свою» тему.

– Вискас, милый, мне всё это очень интересно, но давай, ты ответишь мне на мой вопрос.

– Про Платонова?

– Да.

– На сборах вместе были один раз.

– На каких сборах?

– По кудо.

– По чему?

– Вид единоборства такой.

– Господи, Вискас, ну почему из тебя всё клещами надо тянуть?

– Ну, японская борьба такая, чтоб тебе понятнее было. Лагерь на Онежском озере. Два года назад.

Он затянул историю про кудо, и я не знала, как его остановить.

– Вискас, это всё очень интересно, но…

– Но вернёмся к нашим баранам, да? Ой, прости. К Платонову твоему.

«К моему Платонову». Сердце при этих словах забилось с гулким уханьем.

– А что тебя конкретно интересует?

Я даже представила, как при этой фразе он сощурил близорукие глаза.

– Ну… – Я задумалась. – Интересует… Всё.

– Так я смотрю, ты у него в друзьях, сама должна знать. Я-то шапочно с ним знаком. Мы в разных группах были. Добавились друг к другу на случай, если ещё соберёмся поехать. Но не собрались. А ты его откуда знаешь?

– Ну… – Я пыталась на ходу придумать что-нибудь правдоподобное, но не смогла. – Через друзей друзей друзей. Мы знакомы только в сети.

– А-а, понимаю, – протянул Вискас, и от этого «а-а, понимаю» мне сделалось тошно.

– Что ты понимаешь?

– Ну, смазливый парень. Правда, староват для юной и прекрасной Маши Келдыш.

– Это уж не тебе решать!

– Да ладно, не злись!

Вискас замолчал, и я услышала в трубке, как он шуршит чем-то. Сразу вспомнилась школа и его вечные шоколадки, которые он носил везде, даже в кармане спортивных брюк, за пятно на которых его долго и хирургически больно дразнили в шестом классе. Милый, странный, влюблённый в меня и вечно печальный Вискас. Однажды он принёс в класс настольный хоккей и получил свою минуту популярности среди пацанов. Я так и не поняла, зачем он это сделал, ведь сам признавался мне, что терпеть не может школьное стадо, друзья у него все из его двора, и общаться он желает только со мной, а больше ни с кем. Я не помню, что тогда произошло, но Вискаса поколотили из-за этого хоккея прямо в раздевалке. Я задержалась тогда у учительницы английского, а когда пришла забрать куртку, увидела его сидящим на подоконнике: ноги поджаты к груди, нос в коленях, тихие всхлипы. Я подошла и, не найдя подобающих моменту слов, просто погладила его по голове. Мне кажется, именно тогда он в меня и влюбился. Как было бы просто, если бы это правило работало и во взрослой жизни – подойти к мужчине и погладить его по голове. Никаких банальных слов, никакого стеснения. Лишь погладить по голове. А может, правило продолжает работать, ведь плакать мужчины не перестают, даже если слёзы не видны. Только мы, выросшие девочки, про этот способ всегда забываем.

– Так ты занимаешься единоборствами? – спросила я, стараясь придать голосу заинтересованность.

Сразу представилось, как щупленький Вискас машет в воздухе руками и ногами, и мне стало смешно.

– Да не то чтобы… – протянул Вискас и тут же, пока я его не остановила, убыстрил темп и принялся вливать мне в уши литрами незнакомые японоподобные термины, цифры, названия школ и топонимику сборов секты единомышленников.

Ох, Игнатенко, ты совсем не изменился! Если бы не твой гнусавый голос и желание прибить собеседника интеллектом и знаниями в одному тебе интересной области, может, я и влюбилась бы в тебя тогда, в шестом классе!

Из его монотонного рассказа я поняла одно: у них там какой-то «костяк», шайка особо помешанных, которая каждое лето ездит по сборам в разные города, и Мирон в группу активистов не входит.

– Да я и пересекался с ним только один раз. Видимо, он так, из любителей.

Вискас замолчал, по всей вероятности, обиженный, что его личная история меня совсем не интересует. Даже с политесом я не могла это скрыть. Вот есть же люди, которые на риторический вопрос «как дела?» в мельчайших подробностях начинают рассказывать тебе весь свой быт и закавыки со здоровьем. Против этого есть только одно средство: тупо протянуть «А-а-а» и зевнуть. Жестоко, но эффективно.

И всё же мне удалось выудить из Вискаса два эпизода, которые лёгкими штрихами грифельного карандаша дорисовали уже сложившийся в моей голове образ Мирона. Два невесомых дуновения. Простой карандаш, серебристый росчерк на папиросной бумаге. Цвета пока нет.

Первое. Он постоянно ходил в наушниках, слушал классическую музыку. Вискас прокомментировал так: «Что-то занудно-фортепиянное». Я тут же вообразила, как мы с Мироном сидим на старом поваленном дереве, смотрим на глянцевый лоскут Онежского озера и слушаем Гайдна с его смартфона. Один наушник у него в ухе, другой у меня. Наши головы соприкасаются, чуть кивают в такт пианисту…