Боль проснулась раньше, чем проснулась я сама. Может быть, именно она и пробудила меня, вынула из вязкой трясины наркоза. Мозг подсказывал, что, скорее всего, меня проткнули в нескольких местах чем-то острым. Не открывая глаз, я сжала пальцы. Противное ощущение собственных липких ладоней начало постепенно возвращать меня к жизни. Ещё балансируя на грани сознания, я уловила знакомый запах – запах
Я осторожно разлепила веки. Свет сразу затёк под них, и это тоже оказалось пыткой. Моргнув несколько раз, я открыла глаза. Поплыли тёмные нефтяные круги, сквозь которые, близко-близко, я увидела лицо Мирона. Сахарный блеск лампы дневного света раскачивал тошноту в животе.
Мирон потянул меня за руку и придал моему непослушному телу сидячее положение, подоткнув под спину что-то жёсткое.
– Какая ты у меня слабенькая, Машенька. Дал-то тебе мышкину дозу, а ты отключилась, маленькая девочка.
– Что… Что ты делал со мной? – Я услышала свой голос будто со стороны, хриплый, чужой.
– Ничего. Ничего я с тобой не делал. – Он наклонился к моему уху и тихо добавил: – Пока.
Я попыталась закричать и с каким-то обречённым спокойствием обнаружила, что звука во мне нет.
Я пошевелила рукой, провела ей по телу. Футболка и комбинезон были всё ещё на мне. Я взглянула на ладонь – на ней кровилась рваная клякса. Вот откуда ощущение липкости.
– Да, ты сопротивлялась, смелая малышка. Поэтому поранила руку.
– Дай мне воды…
И снова я не узнала свой голос. Было ощущение, что говорит старая прокуренная тётка.
Мирон взял стоящую рядом на деревянной тумбе жестяную кружку, окунул в неё большой палец и провёл по моим губам. Я жадно всосала капли воды, но они лишь распалили жгучую жажду.
– Я дам тебе напиться досыта, Машенька. Только сначала ты кое-что мне расскажешь.
– Что?
– Ну, например… Как ты додумалась до всего этого?
Его лицо было совсем близко, тяжёлые зрачки казались лакричной пастилой – солоновато-сладкой, то сужались, то расширялись, я даже чуяла камфорно-анисовый их дух. Серой радужки, которой я любовалась раньше, не было видно совсем.
– Додумалась… до чего?
Он с силой схватил меня за горло, и я поняла, где был исток моей боли: шейные позвонки. Оттуда боль спускалась по спине ниже. Меня охватил ужас.
– Откуда ты узнала про Катерину? – заорал Мирон, и бисер его слюны колко осел на моём лбу.
– Узнала… про Катерину? Мы… Мы… выдумали её…
Он захохотал, отодвинулся от меня, рывком встал и зашагал по комнате. Где мы находились, я не представляла. Кафельно-белые стены, шкафы со стеклом, какие бывают в медкабинетах, гора тряпок в углу, старая железная кровать с высокими спинками. Сквозь узкое длинное окно под потолком сочился белёсый свет – вероятно, был день. Яркие длинные люминесцентные лампы-рельсы вдоль стен добавляли ощущение белой беды.
«Как банально», – медленно проявилась в голове мысль, как проявляются чёрно-белые фотографии – из небытия выплавляясь в предельно чёткую форму.
Как банально, мама. Любимый человек оказался болен. Я сглазила его. Я написала о нём книгу.
Мирон снова подошёл ко мне, присел на краешек кровати и провёл рукой по моему животу.
– Не бойся, Машенька. Ты хотела играть. Мы поиграем.
Я инстинктивно дёрнулась и больно ударилась затылком о стену.
– Кто ты???