Собачьи годы

Матерн отставляет только что принесенную кружку пива. Уролог — а он, говорят, учился у светил в Берлине и Вене — не хочет больше мешать и откланивается:

— Правда, против оксалатных камней — вы можете их увидеть вон там, во второй витрине слева — мы пока бессильны. Хотя вообще-то наша лимонная терапия, — если не возражаете, я оставлю вам проспектик, — штука простая и давно известная. Еще Геродот писал о лимонной диете, применявшейся в Вавилонии как средство от камней в почках; правда, когда он говорит о камнях величиной с голову ребенка, следует учесть, что он иной раз имел склонность к преувеличениям.

Матерн горюет над своей двойной порцией лимонного сока. Добродушные подтрунивания Завацких. Втроем они дружно листают проспект ресторана «Морг». Кого у них только нет! Тут и специалисты по болезням торакса и щитовидной железы, есть невролог, есть кто-то отдельно по простате… Плутон под операционным столом ведет себя вполне спокойно. Завацкий раскланивается со знакомым радиоторговцем и его спутницей. У стойки бара жизнь просто кипит. Медицинские жиголо, не скупясь, делятся своими познаниями. Телячья ножка, кстати, была превосходная. Что на десерт? Сыры или что-нибудь сладкое? Официанты подходят сами, не дожидаясь, когда их позовут.

Кстати, официанты — ну прямо как живые. Белые просторные кители, скупо оттеняющие свое сходство с больничными халатами, застегнуты на все пуговицы, на головах белые хирургические колпаки, на лицах белые марлевые повязки — все это придает их облику стерильную и бесшумную анонимность. И разумеется, они сервируют и разделывают блюда с говяжьей грудинкой или, допустим, со свининой в слоеном тесте отнюдь не голыми руками, а, как и положено у медиков, в резиновых перчатках. Вот это уже слишком. Инга Завацкая, правда, не согласна, но Матерн считает, что перчатки — это уже перебор.

— Где-то ведь и у шутки должны быть границы. Но у нас, как всегда, из одной крайности в другую: изгоняем бесов бесовской силой[403]. И при этом ведь все «честные маклеры», но почти без юмора, ибо здесь с неба не хватают звезд. Кроме того, наша история их ничему не учит, они все время думают — это с другими, только не с нами такое может быть. Первым делом им церкви в деревне подавай, а с мельницами сражаться — увольте. Покуда их язык глаголет: дух и мир да будут здравы! Саломея Ничто. По трупам к черту на рога. И вечно ошибались с профессией. В любую секунду готовы стать всем братьями и обниматься с миллионами. В любое время дня и ночи готовы нести в мир свой категорический как-его-там… Любая перемена их страшит. Любое счастье — не с ними. В горах обитает любая их свобода, только вот горы все выше и выше. Но при этом, конечно же, вполне возможное географическое понятие. «Зажаты страхом в жуткие тиски…» Революции всегда только в музыке и никогда в собственной глухомани. Зато наилучшие пехотинцы, тогда как артиллерия у французов… Много великих композиторов и изобретателей. Коперник-то, конечно же, никакой не поляк, а… И даже Маркс чувствовал себя не как, а как… Но всегда и во всем до сути всех вещей. Вот хотя бы эти резиновые перчатки. Ведь они, ясное дело, что-то должны значить. Хотелось бы знать, что конкретно имел в виду хозяин-немец. Если, конечно, он немец. Сейчас ведь вон, повсюду, итальянские и греческие, испанские и венгерские ресторанчики — как из-под земли. И каждый норовит что-нибудь этакое придумать. Нарезка лука в «Луковом погребке», веселящий газ в потешных кабачках — а здесь вот резиновые перчатки на этом официанте-эскулапе. Постой-ка, а ты его, часом, не узнаешь? Ведь это же… Если бы он еще свою белую тряпку с рожи стянул… Тогда… Тогда… Как же это, как же его звали, ну-ка, быстренько, листанем, где тут у нас имена, в сердце, селезенке и…

Матерн с черным псом пришел, дабы судить.