Собачья работа

Весть о том, что Агнешка пришла в себя, мгновенно облетела весь замок. Несмотря на протесты пани Эльбеты и Любаны, каждый горел желанием лично убедиться в том, что девочка открыла глаза и очнулась.

В числе первых посетителей оказались отец и сын Хаши. Любопытных слуг и гайдуков разогнали, но для воспитателя Витолда и его друга сделали исключение. Милсдарь Генрих, войдя, сразу нашел глазами монахиню. Его обычно невозмутимое лицо исказила гримаса – странная смесь удивления, восторга и горечи.

– Любана…

– Мать Любана, – поправила она. – Генрих. Ты все такой же. Совсем не изменился.

– Ты тоже…

– Только растолстела, не так ли? – подмигнула женщина.

– А я стал совсем седым…

– И женатым. Знаю, знаю про твоих сыновей! Не напоминай!

– Вдова Мирчо не хочет принимать постриг и становиться черницей, ты это знаешь?

– Это ее дело. Насильно принуждать никто никого не станет. Богиня-Матерь найдет чем ее утешить. Я здесь не за этим.

Что они говорили дальше, прошло мимо моих ушей. Тодор, переступивший порог вслед за отцом, решительным шагом направился к постели, на которой лежала Агнешка. Девочка съежилась под его взглядом и попыталась спрятаться под одеяло. Но рыцарь решительно дернул за край, заставив ее выпустить свою половину из рук.

– Вы что себе позволяете, ясная панночка? – тихо, но со скрытой злобой рявкнул он. – Как вы посмели так поступить? Что за глупые детские выходки?

– Успокойся, Тодор, – попробовал вступиться за сестру Витолд. – Она же еще ребенок! Это именно глупые и именно детские…

– Дети вырастают, Витко! – воскликнул тот. – И если сразу не пресечь эти глупости, дальше будет только хуже. Ты ее высек, надеюсь?

– Когда?

– Ах да, она только что очнулась. – Рыцарь потер лоб и снова посмотрел на девочку: – Но уж будьте уверены, моя дорогая, что, когда поправитесь, вам не избежать наказания за этот проступок! Вы поступили крайне безответственно!

– Нет, – тихо промолвил князь. – Извини, Тодор, но я дал слово не ругать Агнешу и тем более ее не наказывать!

– Вот как? И поощрять ее выходки?

– Но она же еще ребенок! Надо быть снисходительным к детским слабостям…

– Это ты слишком слаб, Витко! – покачал головой Тодор. – Агнесса – моя будущая жена, и…

– Нет! – пискнула девочка. – Я не хочу за тебя замуж!

– Опять? Уже все решено! Вы, моя дорогая, станете моей женой, чего бы вам и мне это ни стоило! И тогда – будьте уверены! – я займусь вашим воспитанием!

– Тодор, если ты решил, что можешь запугивать мою сестру…

– Я ее пока не пугаю. – Рыцарь подмигнул побледневшей девочке. – Я ее пока предупреждаю. К тому моменту когда она станет моей женой, ей придется существенно изменить свое поведение. Иначе кое-кто об этом пожалеет!

– Да будь ты проклят! – неожиданно вскрикнула Агнешка. – Тьфу на тебя! Только попробуй! И я убью тебя!

– Ах ты…

Рука Тодора дернулась. Уж не знаю, чего он хотел – только припугнуть или впрямь ударить девочку, но у него ничего не вышло. На ногах стояла я, может, и не так твердо, как хотелось бы, но резкий взмах успела блокировать, заломив кисть руки назад.

– Прекратите!

– Да ты… ты… – Рыцарь дернулся, попытался вырваться, но не тут-то было. Из этого захвата не освободишься, испытала на себе! – Как ты смеешь! Прикасаться к рыцарю! Пехотная подстилка…

Я рванула руку, и мужчина подавился всеми словами, которые хотел сказать, привстав на цыпочки, чтобы как-то ослабить боль.

– Что? Дайна? Зачем? – на нас накинулись сразу все.

– Он хотел ее ударить.

– Только припугнуть… Да пусти ты, др-рянь! – рявкнул рыцарь.

– От дряни слышу! – не осталась в долгу я.

– Хотел, хотел! – наябедничала Агнешка. – Мама, прогони его! Он плохой!

– Что вы ее слушаете? – взвыл Тодор, тщетно пытавшийся вырваться. – Пехотную девку и маленького ребенка! Они сговорились!

– А за девку, – я рванула его руку вверх так, что самой стало жалко, – ответишь, ублюдок! – и добавила еще несколько слов из своего богатого словаря. Княгиня Эльбета побагровела от возмущения, Агнешка навострила ушки.

– Тише! Тише. – Витолд попытался нас разнять. – Тодор, перестань. И вы, Дайна, тоже! Прекратите ссориться немедленно, здесь и сейчас!

Рыцарь неожиданно расслабился, перестал вырываться.

– Ты прав, Витко, – голос его звучал почти безмятежно, – не здесь…

– И не сейчас, – добавила я, разжимая пальцы.

– Здесь, – Тодор отступил, потирая запястье и шевеля онемевшими пальцами, – слишком душно. Пойду, пройдусь немного… До крепостной стены и назад!

– Вам плохо? – прекрасно поняла я намек. – Может быть, проводить?

– Ну, если только до крепостной стены…

– Тодор, что происходит? – воскликнул Витолд. Но рыцарь уже переступил порог. Я, бросив на своего подопечного быстрый взгляд, направилась следом.

В молчании мы вышли из замка на задний двор. Челядь и гайдуки расступались перед нами, даже не пытаясь заговорить. Но я спиной чуяла обращенные на нас любопытные и настороженные взгляды.

На заднем дворе Тодор Хаш мгновенно развернулся, обнажив меч с такой скоростью, что я еле успела остановиться и шагнуть в сторону, схватившись за свое оружие:

– Здесь?

– А почему бы и нет? Или предпочтительнее в спальне?

Зря он это сказал. Я атаковала первая, держа меч двумя руками.

Рыцарь настолько не ожидал от женщины подобной прыти, что стал пятиться, отбивая удар за ударом и не пытаясь перейти в наступление. Несколько раз он рвал дистанцию, чтобы была свобода маневра, но мой меч не давал ему шансов закрепить успех.

– Ничего себе! – убедившись в третий раз, что отступлением ничего не добьется, воскликнул Тодор. – Не ожидал!

Он рванулся вбок, пытаясь слить мой меч по клинку и ударить в спину, но и тут потерпел неудачу.

– Вот это да! Неплохо для женщины!

– Стараюсь, – буркнула сквозь зубы.

Болтать не хотелось, и не столько потому, что душила злоба. Нет! Просто у противника было преимущество, которым он пока почему-то не воспользовался. Но если рыцарь об этом вспомнит, мне конец.

В пехоте не в почете сражения один на один. Когда сталкиваются два строя, некогда искать одного противника и биться только с ним. Надо держать строй, сомкнув щиты, стоя на месте до последнего. Но рано или поздно любой строй ломается, стенка рушится под напором чужих мечей и щитов. И тогда ты ломишься вперед, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Отбиваешь удар, нацеленный в голову – уходишь, бьешь кого-то еще, уклоняешься, рубишь в бок или в спину кого-то, кого твой товарищ подставил под удар, точно так же подставляешь кому-то другого. Походя, тычком, добиваешь упавшего раненого, которого свалил тот, кто шел впереди. Сам не оборачиваешься на собственных подранков в надежде, что их добьют те, кто идет позади. Бой рассыпается на такие вот удары, когда все дерутся со всеми. И только изредка удается прорваться к своим, сомкнуть строй, удержаться – чтобы тут же рассыпаться снова. Чересчур увлекшиеся одиночки быстро гибнут – их банально рубят в спину, пока они сражаются. И я умела драться в строю, умела держать строй – иначе не выжила бы в стольких сражениях – но искусству поединка меня обучал только отец. Война быстро вытравила всю науку.

А вот Тодор эту науку не забыл. И я с содроганием ждала, когда же он начнет маневрировать. И держала короткую дистанцию именно потому, что так было привычно.

Он все-таки прыгнул вбок, и я на одной ноге еле успела уклониться, с трудом сохранив равновесие. Новый удар – теперь отступить пришлось уже мне. Если он начнет прыгать вокруг, я просто за ним не успею. Один удар по ноге – и конец.

Еще скачок. Успела. Новый маневр – неожиданно сделала шаг вперед, сводя все его усилия на нет…

– Ого! Не ожидал! – Тодор Хаш почти засмеялся.

– Угу, – процедила в ответ. Мне-то как раз было не до смеха. Любой неверный шаг мог привести к ошибке – я ж не видела, куда наступала. Живая ступня чувствует, надежна ли опора, а обитая железом деревяшка – нет. И если почва уходит из-под ног – то только для того, чтобы встретиться с твоим носом.

– Хорошо стоишь!

– Хорошо учили…

Прыжок. Удар. Выпад. Шаг в сторону. Нога-таки дрогнула, но обошлось. Приняла его меч на крестовину, слила вбок. Отмашка. Еще шаг. Удар. Выпад.

– Молодец! – не поняла. Меня что, хвалят? Усыпляют бдительность? Шаг в сторону. Удар. Еще. – И пехота что-то может!

– Побольше вашего! – Давняя обида на кавалерию, смотревшую на нас, двуногое быдло, свысока, прорвалась злостью и серией коротких быстрых ударов, заставивших противника попятиться. – Особенно в Попятне…

– Ч-что?

Меч Тодора Хаша дрогнул в руке. Было бы у меня с самого начала желание прикончить нахала – быть бы ему мертвым в тот же миг. Он открыл грудь и бок – руби не хочу! Но мне не нужна была его смерть. В конце концов, нам нечего делить. Только научить его уважению и…

– Попятненский брод. Не знаешь?

– Знаю. – Он неожиданно отвел меч в сторону. Захотела бы я тут его убить – все решилось бы за миг. – Я был там.

– И я.

Страшный, жуткий бой на берегу реки Попятни (для тех, кто не знает – названа она так потому, что русло ее очень извилистое и так резко меняет направление, словно никак не может решить, в какую сторону течь) решил исход всей войны. От того, кто переправится на чужой берег, зависело, кто победит. Кто будет наступать, давя сопротивление и грабя чужие дома, а кто, в конце концов, признает поражение. Враг смял нашу конницу, опрокинул в реку, давя людей и лошадей, расстреливая из арбалетов и дальнобойных луков. Рыцарей спасла пехота. Они – и я тоже! – встали стеной и закрыли собой людей и лошадей. Поднятыми над головой щитами, утыканными стрелами так, что новые просто застревали в них, своими телами, используя, как прикрытие, павших товарищей. Пехота, двуногое быдло, встала на берегу Попятни и не сделала ни шагу назад. Даже когда со всех сторон зазвучали приказы отступать. Но это была наша земля, мы вросли в нее, увязли в топком речном иле, запутались в тростнике, прошли по пескам и мутным водам. Мы выстояли. Закрыли собой остатки разгромленной конницы и перешли на другой берег. Рыцари, которых мы спасли, потом вставали перед «быдлом» на колени…

Звон меча вывел из ступора. Тодор Хаш разжал пальцы.

– Т-ты… – выдавил он. – Т-ты была там?

Я кивнула. Мысль торопливо рыскала по уголкам памяти – видела ли я этого человека раньше? Нет, не видела.

– Да если бы не ты… если бы не вы…

Меч его валялся на земле. Тодор Хаш сделал шаг и протянул мне ладонь:

– Спасибо.

Я попятилась от этой руки, как монашка от голого мужчины:

– Вы чего?

– Да если бы не ты… если бы не вы… Подо мной тогда коня убили. Я свалился – кругом вода кипит, раненые люди, кони… В стремени запутался, пришлось под водой резать. Раз пять меня могли бы подстрелить – какой-то пехотинец успел, щит надо мной поднял, – голос Тодора Хаша дрожал, а взгляд был мне хорошо знаком. С такими же лицами ветераны в «Кровавой Мари» вспоминали минувшие бои и убитых друзей. – И не только надо мной. Мы же потом вместе с вами шли. Нас бы в лепешку раскатали, если бы не вы… не такие, как ты… Спасибо!

Я осторожно убрала меч, пожала протянутую ладонь.

После такого случая не грех было наведаться куда-нибудь и выпить за возобновление старого знакомства. А куда пойти двум ветеранам? Только в «Кровавую Мари», где нашему брату (и, что греха таить, сестре!) пиво наливают бесплатно. Я уж как-то рассказывала, что хозяин таверны нарочно бесплатно поил, а иногда и кормил ветеранов. Проценты от заказов на убийства с лихвой восполняли его расходы на халявное пиво. Мне на ум пришла внезапная и не совсем уместная мысль – а знает ли князь Витолд Пустополь о том, какие там творятся делишки? Или, занятый своими проблемами, просто не мешает людям жить так, как хотят, и заниматься тем, что умеют лучше всего? Хотя… если учесть, что его самого хотели убить после посещения «Кровавой Мари», подобная безалаберность заставляла задуматься.

В таверне народа было мало – середина дня, середина недели. Всего три столика из дюжины были заняты, да у стойки скучал какой-то тип. Он явно кого-то ждал – так и встрепенулся при стуке отворяемой двери – но потом опять скуксился.

Мы ввалились чуть ли не в обнимку, как старые друзья. Залезать на лошадь и спешиваться для меня было пыткой. Тодор снял мое бренное тело с седла и не отказал себе в удовольствии немного его потискать. Не скажу, что было приятно – кто вам сказал, что мне, инвалиду, должно быть все равно, кто обнимает? – но ради общих воспоминаний стоило потерпеть.

– Хозяин! – с порога крикнул рыцарь. – Вина и мяса с приправами на двоих! Я угощаю!

Знавший меня как полунищую попрошайку, которая заходила сюда только в те дни, когда не только выпивка, но и еда для неимущих ветеранов подавалась бесплатно, хозяин таверны аж побагровел. Но профессионализм оказался на высоте – он тут же крикнул поваренку, чтобы прибавил огня над жарящимся поросенком, а сам поспешил к нашему столу – лично наполнить вином кубки.

– Доброго дня, ясновельможный пан и ясная панна! – пропел он, ловко откупоривая бутылку. – Рад вас снова видеть здесь, милсдарь Хаш! Здоров ли отец ваш? Как продвигаются ваши дела? Может быть…

– Дела идут, – коротко ответил Тодор. – Неси еще вина и мяса и смотри, живо у меня!

– Да все будет сей же час готово!

Мы выпили за возобновление знакомства. Потом – по второй – за тех, с кем воевали. О многом, что было в прошлом и могло нас связывать, поговорили еще по дороге. Сейчас просто хотелось выпить и закусить.

Но посидеть спокойно нам не дали. Один из посетителей развернулся в нашу сторону и даже пересел за другой столик, чтобы оказаться поближе.

– О, – несколько наигранно удивился он, – а я смотрю, ты или нет? Дануська! Какими судьбами? Неужели подцепила-таки кого-то, кто не посмотрел на твое уродство?

– Гуслень, – поморщилась я. – Ты какого… тут делаешь?

– Что делаю? Живу я тут, ха-ха! – откликнулся тот.

Не служила я в одном полку с Гусленем Бойко, которого тут быстро прозвали Бойким Гусем, и спасибо за это Богине-Матери. Второго такого похабника и нечистого на руку типа надо было еще поискать. Говорили, что его осудили за грабеж и зверское убийство (зарубил топором не только мать, но и ее ребенка, чтобы тот не выдал его криками) и приговорили к четвертованию, но война отменила смертный приговор. Правда это или нет – я не знаю, а спрашивать неохота. Щербатый, с кривым носом и оспинами на широком лице, Гусь был уверен в своей неотразимости. Мол, бабе надо не на рожу мужика смотреть, а на то, что между ног торчит. Он несколько раз подкатывал ко мне – дескать, чего скучаешь, когда есть кому развеселить. Я его отшила. Пришлось применять силу, чтоб отвязался. Тогда Гуслень много чего мерзкого в лицо наговорил, добавив, что на меня с моей культей вместо ноги ни один нормальный мужик не позарится. А как припрет, я сама к нему приползу, да поздно будет.

– А ты теперь небось мягко спишь, сытно ешь? – продолжил он. – Сколько тебе платят? Или ты импотента ублажаешь, которого нормальные бабы стороной за три версты обходят?

Рядом – не успел Тодор и рта открыть – ненавязчиво воздвигся еще один из посетителей. Широкая ладонь легла на плечо разошедшегося Гусленя.

– Не шипи зря, Гусь, – негромко сказал человек. – Я давно гусиные потроха не пробовал!

Гуслень весь сразу сдулся, забормотал что-то извиняющимся тоном, отползая в сторонку. А человек кивнул нам:

– Все в порядке, милсдарь Хаш?

– Да, – ответил Тодор.

По иронии судьбы я знала и его. Такой же ветеран, только ему повезло чуть больше. Ни ранений, ни увечий – лишь награда за победу. И сам он местный – из Пустополя ушел воевать, сюда же вернулся к жене и двум сыновьям. Уже после войны родилась дочка – полгода назад счастливый папаша ставил выпивку на всю «Кровавую Мари» в честь рождения ребенка. В таверну заходил по старой памяти – пообщаться с такими же, как он, прошедшими войну. Вспомнить бои, победы и поражения, выпить бесплатно в память о павших. Росту в нем было столько, что оставалось дивиться, как его до сей поры из лука не подстрелили – на моей памяти это был один из самых высоких мужчин.

Мне Суслень (так его звали) только кивнул. По его мнению, раны и шрамы украшают лишь мужчину. А женщине с такими отметинами стоит дома сидеть и носа лишний раз на улицу не высовывать.

– Вы, если что, мне скажите, – продолжал Суслень. – Меня тут все знают. И пальцем не тронут.

– Хорошо, я запомню, – коротко ответил Тодор, не глядя на собеседника.

– Если что – я рядом! Поговорить там кое о чем, – последний раз напомнил ветеран и отошел к соседнему столику.

Я тогда не обратила на это внимания – как раз принесли свежее, шкварчащее, сочное мясо, обложенное зеленью, в подливке с бобами. И все посторонние мысли вылетели из головы.