Собачий лес

– Фабричный сторож Камиль Култаев показал, что Перегудов на лотках хлебных курил, когда дети мимо него проходили. Култаев хлеб в магазине купил и на фабрику возвращался. И еще. В такую жару котельную не топят, а дым из трубы тем вечером шел.

– М-да… Алиби у мужика нет, – сказал собачник. – Следует подвал в котельной осмотреть, пепел просеять. Мог сжечь.

– Пошли, прижмем.

– Не гони, Илья Андреич. Не на Берлин. – Собачник снял кепку, загладил к затылку мокрые от пота волосы. – Сначала ордер.

Мне совсем не понравилось, что твоего отца зовут Илья Андреич.

– До сих пор, когда кто-то из наших в криминале замешан, – продолжал собачник, – смотрю на него и думаю: «Подвел ты нас, брат. Подвел». Хотя, конечно, мы и в европах много чужой крови даром пролили.

– Кто даром, кто заплатил. Теперь не разберешь. – Твой отец щелчком отправил догоревший бычок в кусты и попал Маргаритке в лоб.

Она вскрикнула, и мы ломанулись через ветки, через забор по садам. Собачник вложил два пальца в рот и оглушительно свистнул нам вслед.

3

Собачник часто вспоминал немку. Про себя он называл ее учительницей музыки. Хотя кем она была, собачник так и не узнал. У нее в руке был игрушечный пистолет. После собачник понял, что пистолет игрушечный. На войне не бывает игрушечных пистолетов. Он выбил оружие и сдавил ей горло. И она поддалась, раздвинула ноги, закрыла глаза. Иногда собачник хотел вспомнить ее лицо, но не мог. В памяти всплывали только закушенная губа и ямочка на подбородке, в который он упирался левой рукой. Пробитое осколком пианино. На крышке разложены ноты. Посудная горка, все тарелки в которой на удивление были целы. Фарфор сиял.

Фотографии на стенах: полная старушка в задорной шляпке, врач в сером кабинете топорщил седые усы, два молоденьких лейтенанта вермахта у магазина колбас – форма на них и колбасная вывеска, казалось, оправдывали любые действия собачника. А вот дети в резных рамках на каминной полке пугали. С улицы от осевшего в щебень дома тянуло пылью. Через стену было слышно, как вскрикнул и радостно залопотал по-калмыцки рядовой Хошуда Монгна Ким. Он нашел отрез живого шелка.

Пришел лейтенант Назимов. Солнце светило красным сквозь его уши. Лейтенант хотел посмотреть строго, но у него вышло совсем растерянное мальчишеское лицо. Молодой, только после училища, он стоял в дверях и хлопал глазами. Собачник надел штаны, пошел из квартиры. В паху стало мокро. Уже на лестничной клетке он услышал выстрел. Назимов нагнал его на первом этаже. Он еще не попал в кобуру теплым стволом пистолета – руки, не имевшие привычки к расстрелу, подчинялись скверно:

– Когда же вы, гады, научитесь за собой убирать?

Валька

Третья картинка была отчетливее и резче остальных. Я чувствовал мозоли на руках собачника, сквозняк на голой его пояснице, мокрый пах. Мне почему-то стало не по себе, что мои модные короткие штаны остались сухими. Я не мог объяснить себе это чувство. И не знал, что с ним делать.

Мы сидели на ящиках между сараями и котельной, по очереди рассматривали куклу и сломанное дерево, нацарапанные на найденной нами сандальке. Каждый, подражая собачнику, хотел подцепить ее мизинцем как крючком. Но она была тяжелой, и только Юрка смог ее удержать.

– А это что за линии? – спросил он.

– Какие линии? – Маргаритка придвинулась ближе.

– Да вот. – Юрка ковырнул сандаль ногтем. – Как будто мимо нее пули свистят.

– Какие в лесу пули? – спросил я.

– Обыкновенные пули, – сказал Юрка. – В общем, ее надо поймать, и все дела.

– Поймала одна такая, – усмехнулась ты.

– Что-то дерево больно маленькое, – с сомнением сказала Маргаритка.

– Это не дерево маленькое, а кукла большая, – сказал я.

– Я тоже деревья валю. – Юрка замахал рукой, будто это не рука, а немецкий штык-нож. – Вот так! Так! Жжих! Жжах!

– Хоть с ножиком, хоть без, кое-кому куклу сроду не поймать, – сказала ты. – Кое-кто еще ни одного нормального дерева не свалил, а уже воображает.

– Кто это воображает? – насупился Юрка.

– Кое-кто! – еще раз отчеканила ты.

– Если все вместе пойдем, то поймаем запросто. – Юрка хотел, чтобы слушали только его. Он любил командовать и второй день называл себя кем-то вроде первопроходимца. – Еще Сашку Романишко возьмем. Он точно знает, где Ленка эту куклу видела. Стырим из дома бельевые веревки, чтобы куклу связать, и пойдем.

– И будем дураки, – сказал я.

На этот раз терпение Юрки кончилось, и он встал против меня на расстоянии вытянутого носа:

– Кто дурак? – спросил.

Я разглядывал его коленки и никак не мог заставить себя посмотреть Юрке в глаза. А еще подумал, что хорошо бы стукнуть Юрку палкой по руке, как били в лагере тетку. Но палки рядом не было. Пришлось отвечать:

– Не знаю.

Ответ прозвучал уверенно с железом в голосе, но так тихо, что никто не услышал.

– Чего сказал? – Юрка поднял кулак.

– Ничего, – ответил я еще более вызывающе, но, наверное, тихий голос случился у меня из-за того, что вчера под водой наорался, а может, это надвигалась какая-нибудь ангина.

– Тааак, – протянул Юрка.

Это означало скорую оплеуху и поджопник.