– С завтрашнего дня, – сидя рядом с лежавшим на раскладушке мальчиком, говорила Самоварова, – тебе придется спать одному. Хочешь, оставайся в этой комнате и переезжай на мой диван, хочешь – будешь спать в соседней, на большой кровати, а я – здесь.
– Ты так говоришь, потому что Черкасов, то есть… дядя Сережа так сегодня сказал? Но он же взрослый, а я – нет… – ворчал, кутаясь в одеяло, Жора.
– И не только поэтому.
– А почему еще?
– Твоя самостоятельность будет платой за мою сказку. Жизнь, малыш, так устроена, что, если ты хочешь что-то получить, за это надо заплатить, и не обязательно деньгами. Ломая в себе что-то привычное, особенно наши страхи, мы получаем взамен новое, не всегда однозначно хорошее, но в нашем с тобой случае уж точно полезное – ведь ты таким образом поможешь своей маме. Когда она тебя заберет, ты сможешь ее обрадовать тем, что научился спать один. У нее появится больше времени на себя.
– А что она тогда будет делать? – искренне удивился Жора.
– М-м-м… принимать успокаивающую ванну или учиться чему-то новому: читать книги и статьи в инете, а может быть… – глубоко выдохнула, борясь с противоречивыми чувствами Самоварова, – у нее появится мужчина.
– Он будет мне отцом? – приподнялся на локте Жора, и было неясно, что таилось в его вопросе, испуг или надежда.
– Не обязательно. Он может стать тебе хорошим другом, а может остаться лишь другом твоей мамы. Многое будет зависеть и от тебя, и от твоей мамы, и от него.
– А чего ты за нее впрягаешься, если ненавидишь?
– Ты бы не повторял за Наташей жаргонные слова, – за неимением разумного ответа ушла от вопроса Варвара Сергеевна. – Для начала лучше выучить родной язык и уметь выражать на нем свои мысли и чувства. А потом, если станет скучно, можешь разнообразить свою речь жаргонными словечками.
– И анги… анги… цистами?
– Англицизмами. Да, само собой.
– Ладно. Тогда поговорим как взрослые: начни рассказывать сказку и поспи еще сегодня со мной, а завтра, так и быть, обсудим твое предложение.
8
Лаврентий родился на старом скотном дворе – среди подгнившего сена, в котором можно было отыскать крошечные осколки говяжьих и свиных костей, прелые шишки и высушенные временем полевые цветы.
Задний двор, включавший стойло для давно умершей коровы и загон для перебитых и съеденных много лет назад кур, был частью обветшалого еще при сильно пьющем президенте дома на окраине приморского города, густо напичканного санаториями и домами отдыха для всех мастей номенклатурных работников, а также медиков, инженеров, строителей и деятелей культуры.
Сюда десятилетиями любили съезжаться мелкие картежники и аферисты покрупнее, роскошные проститутки и обманутые женщины; здесь матери надеялись вылечить детей от астмы и экземы, а цеховики, зажиточные аппаратчики и усталые мэтры эстрады грели на солнышке скрипящие от излишней рефлексии и вредной ресторанной еды косточки.
Хозяйка суки, умершей при родах, была вдовой. Иногда – сердобольной, чаще – как будто слегка лишенной рассудка. Так природа компенсировала ей бедность, ранний уход из дома единственной дочери и отсутствие привычной «совковой» стабильности.
Хозяйка – неопрятная старушка без возраста – умела заговаривать ячмени, выгонять лярв, с помощью подорожника и лопухов лечить порезы, ушибы и артрозы.
Дальше деревенского целительства она идти не осмеливалась.
Возможно, дело было не только в том, что старушка была необразованной. Интуитивно понимая, что вне реальности существуют иные миры, она разумно опасалась совать в них свой угреватый некрасивый нос.
Соседи и их приехавшие на лето знакомые расплачивались с ней продуктами и спиртным, которое она задешево продавала другим соседям – тем, кто метался в поисках алкоголя поздним вечером или ночью и не хотел ехать в круглосуточный городской магазин.
Умершая в родах сука, приблудившаяся к старушке года два назад, оставила после себя четыре крошечных пищащих комочка – двух девочек и двух мальчиков.
Девок хозяйка той же влажной апрельской ночью утопила в бочке, потом зарыла, чертыхаясь впотьмах, под старой елью в своем заброшенном саду.
Пацанов решила оставить – охрана, которую можно кормить объедками, была не лишней.
Месяца через три стало ясно, что из двух выживших кобелей – Лаврентия и Парфена – лишь Парфен обладает охранными качествами: всякий раз, когда кто-то проходил за забором, он заходился отчаянным лаем.
Лаврентий же, целыми днями резвившийся в саду в погоне за бабочками или игравший с шишками, жрал свою кашу задарма. Охранник из него был никудышный: завидев прохожих, щенок, радостно виляя хвостом, несся к забору и, встав на задние лапы, клянчил у женщин и детей улыбки и лакомство.
Утопить окрепшее рыжее существо с сильными лапами и вытянутой мордочкой, на которой радостно блестели глаза-маслины, хозяйка уже не могла и потому, отправившись одним июльским утром за дешевым молоком в ближайший сетевой супермаркет, находившийся в трех автобусных остановках от дома, привязав щенка на веревку, взяла его с собой.