Собаки Европы

Я обвёл их глазами. Чудовища. И породила их сегодняшняя городская жара. Они просто не могли существовать, и всё же они существовали, впились в меня глазами, нетерпеливые, платежеспособные, успешные, связанные кровным родством. Что ж, вода в летний вечер — это не худший вариант.

«Что ты стоишь? — зарычал на меня Василь-Василич. — Слышал, что дочка сказала? Работай!»

Я положил пакет на траву, скинул свои ушлёпки, пинджакко, засучил, как мог, джинсы. И пошёл в объятия пьяной воды. Растущей просто из земли, с зелёной живой душой, воды, полной звуков, пузырей, мути. Подошёл к невесте, стал перед ней, словно это я жених был, а они, все мои гости, — стояли, рты разинув, красные шкурки лиц вытянув.

«Привет, — сказал я. — Вообще-то, я не клоун».

Она не слушала. Взяла меня под руку, и мы вышли из воды, как победители телевизионного конкурса лучших пар. Под хлопанье их ладоней и звон хрусталя.

Меня посадили возле молодых, зажали между свидетелем со стороны невесты и каким pоtsоnом, который, правда, был уже давно готов и ловил теперь рыбу в собственной тарелке: рыбка выскальзывала, смерть никак не давала себя обмануть. Мне навалили гору мяса, налили стакан водки «Русский стандарт», я пробормотал «горько» вместе со всеми, торопливо отпил, проглотил горячий кусок… Свидетельница была толстая, голорукая, голоногая, запечённая в фольге розового платья.

«У вас зарядного не найдется? Для “Нокии”».

«Нет», — она рассмеялась, словно я рассказал ей на ухо неприличную шутку.

«Я слышал, один хрен, из оппозиции, остров себе в море купил, — сказал отец невесты под почтительное чавканье своих дорогих гостей. — Типа, чтоб там оппозиционеров готовить, боевиков всяких. Я вот думаю: вот купил бы я остров. Собрал бы вас всех, завёз туда, оставил одних и назад улетел. А через год бы вернулся и посмотрел, кто живой остался. С теми и жил бы дальше. Дела бы делал. Вы же посмотрите на себя. Здесь же каждый второй — шлак. Не люди, а клоуны. Вы же по понятиям жить не умеете. Только жрать и бабло клянчить. Тошнит меня от вас, гостейки дорогие!»

Под моими ногами сидел пакет, ожидал, что я ему что-нибудь брошу со свадебного стола. Кость? Ножку? Ручку? Невеста… Хотя какая она невеста, они же поженились уже. Таня и её жук-муженёк. Таня эта на меня смотрела во все глаза. Чёрт, чёрт, я что, и правда завидую её муженьку? Ревность? Откуда ты пришла, я тебя не знаю, иди своей дорогой, я Нильса люблю, а тебя, глупая, прочь гоню: вэг! Откуда пришла? Из зелёной воды вылезла, отвечает ревность. У невесты руки утопленницы. Офелия, дочь мелкого афериста, обманула ты меня своими водорослями.

«Покажи что-нибудь, клоун, — попросила Таня. — Пожалуйста».

«Мне позвонить надо», — сказал я.

Но она слышала только то, что ей хотелось.

«Хорошо, — сказал я. — Но я лучше расскажу. Слушай…»

«Всем рассказывай! — крикнул Василь-Василич. — Всему столу! Микрофон дайте клоуну! Иди на сцену!»

Я подхватил свой пакет, выпученный, замученный, вышел, споткнувшись о скрученные провода, на сцену. Давно я на сцене не выступал. Последний раз, может, в универе. Точно. На День студента мне нужно было спеть комические куплеты. Вот же шоу тогда вышло… Двадцать лет назад, а то и больше, в совсем другой жизни. Я выглядел на подиуме того далёкого актового зала не хуже Берти Вустера: в шляпе, которую я одолжил в нашем самодеятельном театре, в белых носках (так было модно), в галстучке-бабочке, мальчик — пальчиковая батарейка; о, что это был за День студента… Помню своё волнение. Помню, как вышел и запел под фонограмму о том, что

Наш декан Пётр Кузьмич
Издаёт победный клич:
Завалил вчера две группы,
Будто из двустволки дичь!

И наградой мне была полная тишина в зале, никто не смеялся, никто, а потом мне сказали, что поэта из меня не выйдет — так и получилось. Зато сейчас сто человек считали меня клоуном, и она тоже, и мне нужно было что-то сказать.

«Что ты молчишь, клоун?» — крикнули с другого конца, затерявшегося в чаще бутылок и мясных холмов.

«Ща из пакета как достанет…»

«Бабу голую!»

«Тихо, черти, — рявкнул отец Офелии моей, Жуков войны моей, патрон всей этой ленивой, обожравшейся клиентеллы. — Давай, клоун, начинай!»

«Я вам расскажу историю про одного хлопца… — начал я, вертя в руках микрофон. — Который жил в Скандинавии. В Швеции, если быть точным. В одной деревне, ничем не приметной. Однажды он стал такой маленький, что сумел сесть на спину серого гуся и подняться высоко в небо. Гусь взял курс на запад. Вместе с парнем. И больше их не видели. Это, конечно, сказка. Но она почему-то не даёт мне покоя. Сегодня я весь день об этом думаю. И вот что я хотел вам сказать…»

«Песня про зайцев», — сказал кто-то.

Как во сне, они потихоньку двигали шеями. Словно желая согнать с себя оцепенение.

Таня улыбнулась.

«Всем ржать!» — скомандовал Василь-Василич.

Гости легли от хохота.

«На гуся… Швеция… — надрывались на спинах платья всех возможных цветов, белые прилипшие рубашки, кадыки, быки, гончие, пауки… — Не даёт покоя… Ну, насмешил… Петросян…»