Собаки Европы

«Что, если это не постоялец уцелел после полёта, оставив себе на память перо? А гусь стал человеком — и последнее перо, которое напоминало ему о его птичьем происхождении, сохранил в качестве талисмана?»

Скима скривился, пальцы ухватились за привычное место, отыскивая на лице бородку. Но это был уже не Скима. Совсем другой человек, с чужим именем и чужими ошибками, стоял сейчас посреди книжного магазина, где не было ни одной книги на понятном ему языке.

«Седых, — сказал Скима. — Надеюсь, мы уже близко?»

«Ты совсем не пьёшь, — покачал головой Он и опустил капюшон. — Хорошо, пойдём. Нас ждут».

Они снова вышли на мороз и долго, бесконечно долго шагали вдоль каменной стены. Перешли улицу — испорченный светофор отчаянно и эпилептически мигал, словно сигналя: не дай обвести себя вокруг пальца, Скима. А потом был трамвай — и Скима задумчиво смотрел на оконное стекло: чужое тёплое дыхание оставило на нём там и сям круглые просветы.

Этот многоокий трамвай с лязгом пронёс их по хрустальному городу — и Скиме всё меньше нравились привезённые им из дальних, таких далёких, теперь уже почти несуществующих стран слова.

Улица Седых была узкая, заставленная высокими современными домами. Он объяснил Скиме, что когда-то здесь был большой тенистый сквер, и на берегу канала загорали люди, а с моста дети бросали в зелёную, застывшую воду щепки и бумажки. Но городу не хватало места. Как и каждый город, этот тоже требовал себе всё больше пространства — чтобы победоносно заполнить его и оглушить материей пустой пейзаж.

«А вот здесь стоял камень», — устало сказал Он и прислонился к железному ограждению.

Здесь.

В том самом месте, где аккуратно подметённый асфальт упирался в стену. Скима поднял голову — из окна дома прямо над ним высунулась голова и тупо уставилась на шумную улицу.

«Что ты будешь со всем этим делать, Скима?»

Терезиус Скима ощупал стену руками. Он думал, что голова там, наверху, совсем близко, как-то отреагирует на эти прикосновения, — но голова всё так же продолжала изучать знакомую ей до мелочей шумную улицу.

«Седых, Скима. Се-дых. Сиадычштрассе. То место, в которое ты так стремился попасть».

Скима улыбнулся и расстегнул куртку.

«Седых. Вода ушла. Камень был вырван из земли, как зуб. Что ты будешь делать, Скима?»

«Читать».

«Читать? Что? Старые книги?»

«Покопаюсь в старых сетях, — сказал Скима. — Вдруг там что-нибудь застряло».

Он словно ждал этого вопроса — достал серый, разбитый планшет и передал его Скиме.

«Надеюсь, здесь ты найдёшь то, что тебе нужно».

Перед глазами Скимы пестрел полосками архаического шрифта архив старейшего городского сайта.

«Кто ты?» — спросил Скима, не поднимая глаз.

«Это не важно. Читай. Ты же этого хотел. Нас ждут».

…Терезиус Скима находит год.

Терезиус Скима находит день.

И вот уже, словно подземный грот,

Ему открывается место, где

В землю однажды вонзился лом.

Огромный камень корням назло

Дрожит и вываливается из гнезда.

«Ну всё, братва, валуну пизда!» —

Кричит из кабины бульдозерист.

Под камнем — банка, разбитая вздрызг.

Es lebe mein Reich, расцветай, мой Минск!

Бумажки в банке. «На, прочитай!»

О случае этом напишет тутбай.

«Найдена

капсула

времени».

Тридцать минут обсуждает страна

Новость, а дальше другая нужна.

Вот адрес того, кто забрал домой

Бумажку из банки. Здоровый, живой,

Слегка поседел, женился, в кредит

Хату купили. Ребёнок спит.

Зачем нарушать этот мёртвый покой?

Войдём через стены, Терезиус, стой.

В тёмной кладовке, под пачкой газет,

В истрёпанной папке с клеймом «Педсовет»

Вчетверо сложено грубой рукой

Письмо, на котором кривою строкой

Вьются слова. Не смогли прочитать

Их ни журналист, ни историк, ни зять,

Дочка учила английский пять лет,

Но и она говорит: «Это бред».

Найдена

капсула

времени.

«Странно, — читал Терезиус Скима, сидя в номере отеля “40 лет Победы” и постоянно заглядывая в бальбута-английский словарь. Словарь лежал справа, а слева — этот старый, с загнутыми краями, чудом уцелевший лист бумаги. — Nekvaj. Удивительно».

Его новый знакомый, отвернувшись, прислушивался к уличному шуму и, казалось, не обращал внимания на то, что переводил Скима. Ну и чёрт с тобой, подумал Терезиус и начал читать письмо сначала, поминутно косясь в словарь.

«Дорогие потом» (зачёркнуто).

«Люди бу» (зачёркнуто).

Терезиус Скима расправил письмо на столе и прижал его указательным пальцем.

«Странно.

И голова болит — совсем некстати.

Так много хотелось написать, а сейчас, когда я сижу в своей комнате, один (родители отправились в магазин, чтобы купить мне в дорогу консервы — смешные люди, они думают, что в Германии нас не будут кормить) — теперь писать как-то совсем и нечего. Точнее говоря, есть — просто выбрать, что именно я хочу сказать, так трудно. Столько всего хочется доверить этому письму, которое я отправлю в будущее, но что именно важно? А что нет? Я не знаю.

Наверное, это как со смертью. Так хочется знать, что обо мне скажут, когда меня уже не будет. Ведь интересно же, что мать скажет, что брат, а что эти, с которыми я должен… Должен вместе. Интересно. А не выйдет. Или так. Или никак. Или живи.

Что ж так болит голова? Каждый день болит.