Собаки и олигархи

Помню, что хоть я и рассказывал друзьям про мой опыт французских поцелуев с девушкой, с которой я познакомился в четырнадцать лет, находясь в стационаре Ленинградской детской больницы после операции, такого опыта у меня на самом деле не было. В четырнадцать лет в той самой Ленинградской детской больнице имени Раухфуса две девочки – одна младше меня на год, а другая старше на два – полушутя-полуподталкивая, попытались завлечь меня в ванную комнату и, хихикая, закрыть дверь на засов изнутри, но я почему-то сопротивлялся и вырвался. Несколько месяцев спустя я уже жалел о своей нерешительности и гадал, что они хотели со мной совершить в той больничной ванной комнате. Дальше я выдумал продолжение этой истории, с французским поцелуем и даже с незаконченным освобождением от больничных халатов, когда нас застала медсестра, что придавало мне определенный вес в глазах сверстников. А на самом деле даже в те редкие разы, когда мне доводилось играть в бутылочку, эти заколдованные бутылочки никогда не показывали на меня.

В Израиль из Бухареста мы прилетели в полночь. На автобусе от самолета нас привезли в большой зал ожидания на втором этаже, где мы ждали, пока нам выдадут документы. Выход на волю был с первого этажа – там перед дверью за столиком сидел охранник в голубой рубашке, и через окошечко в той самой двери за нами подсматривали встречающие родственники. Несмотря на позднее время, помню, все прибывшие были в приподнятом праздничном настроении и не могли поверить, что это наконец сбылось. В ожидании документов и встречи с родственниками никто из прибывших даже не присел отдохнуть.

В самолете мы с Леной сидели далеко друг от друга, а когда очутились в зале ожидания, наши подгляделки возобновились. Мне больше не казалось, что она смотрит на меня – я видел, что она смотрела, и сам все время смотрел на нее. Один раз наши глаза встретились и задержались дольше, чем на одно мгновение, и Лена улыбнулась мне ямочками. Мое сердце екнуло в груди странно, как незнакомое. Нас регистрировали долго, часа два или дольше. Я чувствовал, что время безвозвратно уходит, но долго не мог преодолеть себя и подойти к девушке, ведь я раньше никогда так не поступал. Наконец я все-таки преодолел себя, когда Лена направилась по ступенькам вниз, к заветной двери на выход и окошку с встречавшими, и я поспешил за ней, опаздывая на один пролет. Она уходила, уже готовая войти в комнату, где толпились люди, и тогда у меня вырвалась фраза, которую я не произнес бы ни при каких других обстоятельствах. Я громко сказал: «Чертлажа… лететь вместе и не познакомиться». От этой своей «чертлажи» я покраснел и слегка оторопел, а Лена обернулась и остановилась, ожидая, пока я спущусь на отказывающихся повиноваться, несгибающихся ногах. Я все еще не осмеливался пошевелить языком и не имел понятия, что сказать, а она уже протянула мне теплую ладошку и представилась: «Лена». Мы разговаривали совсем недолго, и я только успел узнать, что они приехали из Одессы и что Лена старше меня на два года. Очень скоро Ленин папа позвал ее наверх – им вроде начали выдавать документы. Номеров телефонов у нас тогда не было, мы только приехали в новую страну, не представляя даже, где будем жить. Толком ничего не узнав друг про друга, мы обменялись наспех адресами наших встречавших родственников, пообещав, но до конца так и не поверив, что будем переписываться.

Лену с родителями выпустили на пятнадцать минут раньше нас, а потом был Израиль, который сразу оглушил, захлестнул новыми запахами, чувствами и эмоциями – настолько, что я напрочь забыл про Лену. Асфальт ночного аэропорта в октябре еще был теплым, разметки снежно-белыми, а невиданные в СССР машины сверкали красно-белыми наклейками отражателей и желтыми ободками номеров. Мы встретили папиного брата – моего единственного дядю, которого я знал с детства и приезды которого почему-то всегда ассоциировались у меня с картошкой в мундирах, – он приехал встречать нас в аэропорт с женой и сыном, моим двоюродным братом. Потом мы разделились – дядя с папой поехали на минивэне с нашими чемоданами, а мама и я поехали с двоюродным братом и дядиной женой на их новом японском авто. Новый японский автомобиль – единственными иномарками в нашем городе тогда были проезжавшие мимо по туристическим маршрутам румынские «Дачи», чешские «Шкоды» и польские автомобили, названия которых я уже и не помню, – был для меня невиданным чудом. А потом произошло новое чудо: мой брат, всего на два года старше меня, сел за руль этого невиданного автомобиля и повел машину, непринужденно высунув левую руку в окно. В открытое окно проникал теплый сладкий дурманящий воздух. Мы приехали к дяде домой после четырех утра, мне постелили на раскладушке в комнате моего двоюродного брата, когда уже начало светать и через жалюзи уже начинал брезжить утренний свет. За окнами квартиры меня ждал новый желанный мир, я с нетерпением и восторгом ждал его.