Собибор / Послесловие

“Подсудимые Н. Матвиенко, В. Беляков, И. Никифоров, И. Зайцев, В. Поденок, Ф. Тихоновский за измену родине и участие в годы войны в массовом уничтожении узников концлагерей приговариваются к смертной казни – расстрелу. Приговор был приведен в исполнение”. Этими словами заканчивается очерк М. Токарева “В замкнутом круге”, опубликованный в сборнике “Неотвратимое возмездие: По материалам судебных процессов над изменниками родины, фашистскими палачами и агентами империалистических разведок”. Третье издание книги вышло в Воениздате в 1987 году, а значит, готовилось к печати на заре горбачевской перестройки и вышло в свет в начале “гласности”. Уже стало можно рассказывать о коллаборационистах, но еще нельзя было называть этническую принадлежность их жертв. Очерк рассказывает о проходившем в Краснодаре в июне 1965 года процессе над участниками Холокоста – вахманами, но по советской традиции не упоминает о евреях, заменяя их эвфемизмом “советские граждане”.

Книга издана под редакцией генерал-лейтенанта С. С. Максимова, с которым я был неплохо знаком по совместной законопроектной работе в 1980-е годы в период моей службы в Министерстве юстиции, в гражданской его части. У нас сложились неформальные отношения, несмотря на разницу в возрасте и, так сказать, в чинах. Генерал, возглавлявший Управление военных трибуналов страны, формально входившее в состав того же министерства, почему-то мне симпатизировал и вознамерился пригласить на службу под его начало. Сергей Сергеевич даже передал в Министерство обороны мою анкету (согласно принятому порядку, речь шла об аттестованной должности), но спустя какое-то время развел руками – в “кадрах” ее забраковали. По понятным причинам, которые мне не надо было объяснять. Но это так, к слову.

Процесс в Краснодаре главным образом был посвящен событиям в одном – Яновском лагере. Так в 1960-е годы готовились крупные процессы: вахманы охраняли разные концлагеря, но в формулу обвинения обычно включали и сосредоточивали внимание на одном из них. На этот раз выбрали Яновский лагерь, устроенный на окраине Львова, где в течение двух лет оборвалось около 150 тысяч человеческих жизней.

Процесс в отличие от большинства других был гласный, открытый, поэтому следователи постарались выделить в нем эпизоды, убедительные для публики. И в обвинительном заключении, и в приговоре сказано о том, что “подсудимые Матвиенко, Беляков, Никифоров, свидетели Гоголовска, Зайдель и другие подтверждают, что расстрелы в концлагере производились под звуки оркестра”. Фото лагерного оркестра, созданного по инициативе помощника коменданта Рихарда Рокито (до войны – ресторанного музыканта), было приобщено к материалам уголовного дела. Во главе оркестрантов (всего их было 40 человек) – профессор Львовской государственной консерватории Штрикс, автор скорбной мелодии, названной узниками “Танго смерти”. Ее можно найти в интернете, но та ли это мелодия, сказать трудно. Ноты не сохранились, а несколько уцелевших узников при попытке воспроизвести ее по памяти впадали в транс или заходились в рыданиях.

В ноябре 1943 года Яновский лагерь был ликвидирован, в течение трех дней были расстреляны оставшиеся в живых узники – около 15 тысяч человек. В последний день ликвидации лагеря были казнены и музыканты из оркестра Штрикса. “Я видела, – рассказывает свидетель Анна Пойцер, – как все сорок музыкантов стояли в замкнутом круге на лагерном дворе. С внешней стороны этот круг тесным кольцом опоясали вахманы, вооруженные карабинами и автоматами. “Музыка!” – истошно скомандовал комендант. Оркестранты подняли инструменты, и “Танго смерти” разнеслось над бараками. По приказанию коменданта на середину круга по одному выходили музыканты, раздевались, и эсэсовцы их расстреливали. Когда подошел его черед, профессор выпрямился, решительно шагнул в середину круга, опустил скрипку, поднял над головой смычок и на немецком языке запел польскую песню: “Вам завтра будет хуже, чем нам сегодня”.

В Собиборе тоже был оркестр, организованный по приказу начальника лагеря. Он играл по воскресеньям, узников заставляли петь и танцевать на расстоянии нескольких сот метров от газовых камер – такая вот пляска смерти. Мне рассказал о нем Лазарь Любарский, а ему – Печерский. Организовал оркестр Иосиф Дунец, единственный выживший французский еврей, умерший в Израиле в 1976 году. В день восстания он перерезал сигнализацию и разрушил телефонную связь.

Все семь дней судебного заседания на нем присутствовал Валентин Томин. “Никифоров валит вину на родительское воспитание, Зайцев идиотски ухмылялся”, – пишет он в своих заметках, которые вместе с частью скопированных им материалов дела сохранились в архиве Михаила Лева. Зайцева на следствии и в суде опознал знакомый нам Алексей Вайцен.