Собибор / Послесловие

В конце 1950-х годов в СССР была проведена гуманизация уголовного законодательства. Максимальный предел наказания в виде лишения свободы, который мог быть назначен по закону за самые тяжкие преступления был законодательно снижен с 25 до 15 лет. Именно столько грозило коллаборационистам в случае повторного рассмотрения их дел “по вновь открывшимся обстоятельствам”, причем уже отбытый ими срок по предыдущему приговору (например, за службу в полиции или в вахманах как таковую) должен был быть зачтен в назначенный судом новый срок наказания (за доказанное участие в убийствах).

Таким образом, когда прокурор передал материалы дела в военный трибунал Киевского военного округа, для подсудимых, ожидавших судебный процесс в киевском следственном изоляторе КГБ, его результаты были вполне предсказуемы – во всяком случае, никто не ожидал смертного приговора. И этого никогда не случилось бы, если бы не один документ из 28-го тома – постановление Президиума Верховного Совета СССР от 8 февраля 1962 года, внизу которого стоит фамилия Леонида Брежнева, занимавшего тогда должность председателя Президиума Верховного Совета СССР.

Поясню читателю, что, согласно Конституции, эта должность была не чем иным, как позицией главы всего Советского Союза, однако фактически страну в то время возглавлял руководитель Коммунистической партии (тогда – Никита Хрущев), и высшая государственная должность была чисто номинальной. Тем не менее решения, имевшие правовые последствия, всегда подписывались ее носителем. Упомянутое решение влекло особые последствия, имевшие необратимый характер, поскольку предрекали смерть участникам предстоящего судебного процесса.

В материалах дела – не сам документ, а его копия, подписанная секретарем Президиума Верховного Совета Михаилом Георгадзе и адресованная председателю КГБ Владимиру Семичастному. По всей видимости, постановление и было принято по его предложению и, помимо этого адресата, других не имело.

По понятным причинам оно никогда не публиковалось, упоминания о нем нет ни в протоколе судебного заседания, ни в приговоре, но копия по чьему-то недосмотру оказалась подшитой в дело. Вот текст этого уникального документа: “Разрешить в виде исключения не применять к Шульцу Э.Г., Левчишину Ф.Ф., Василенко С.С., Прищу С.М., Терехову И.С., Карплюку А.Я., Бородину Д.А., Говорову А.Е., Рябеке Ф.Я., Куринному И.Н., Горбачеву М.П. и Парфинюку Е.С. статьи 6 и 41 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик в части замены смертной казни лишением свободы, если при рассмотрении дела судом будут установлены активная карательная деятельность Шульца (далее – фамилии других подсудимых. – Л.С.) и их личное участие в истязаниях и убийствах советских людей во время Великой Отечественной войны 1941–45 гг., поскольку за эти преступления в то время могла быть назначена смертная казнь”.

Советские судьи по Конституции СССР считались независимыми и формально подчинялись только закону. Если им и давались сверху указания о том, как решить то или иное дело (так называемое телефонное право), то следов вмешательства никогда не оставалось. В этом смысле обнаруженный документ по-своему уникален, ведь на его основании суду разрешалось отступить от действовавшего закона.

Относящееся к ним постановление Президиума Верховного Совета держали от них же в секрете. Поэтому для подсудимых стало шоком, когда прокурор вопреки закону попросил суд назначить им смертную казнь. “После суда адвокат не смог объяснить, почему суд вопреки закону назначил такое наказание, – писал через полгода после суда Шульц в жалобе на приговор. – И только на пятый месяц после суда представитель прокуратуры сказал мне, что суд имел какое-то специальное разрешение на превышение закона”. Таким образом, адвокаты скрывали от своих подзащитных само существование документа, фактически предрешавшего их судьбу. Это обстоятельство в какой-то мере повлияло на стратегию их поведения в суде. “Истрепав на слишком продолжительном следствии остатки своих нервов, – пишет далее Шульц, – зная о неизбежности наказания в виде лишения свободы и не подозревая о возможности более строгого наказания, я махнул рукой на то, что мне придется отвечать за большее, чем это было на самом деле”. Адвокаты, видно, знали об этом, не могли не знать, но никто из них в кассационных жалобах не упомянул о явном нарушении закона – выходе за пределы санкции уголовно-правовой нормы. Кассационная жалоба Шульца выглядит едва ли не более квалифицированной, чем его адвоката, он сам вынужден был разбираться с юридическими тонкостями.