Собибор / Послесловие

Георгий Панкратов (судим в 1953-м к 25 годам, вышел по амнистии) уверял суд, что мародерством не занимался и убил всего трех узников, а не пятерых, как показывает Литвиненко. Стало быть, не хотел брать на себя лишнего. Что было, то было, вот в Люблинском гетто “мы охраняли рабочий лагерь, я лично принуждал евреев, чтобы они хорошо работали, применял к ним физическую силу, избил прикладом одного еврея за то, что не работал”. Рассказывал, как в июле 1943 года в Яновском лагере конвоировал заключенных, заставлял раздеваться и загонял в яму, а после расстрела он с еще тремя вахманами сбежал. Они отошли на 20 километров, партизан не встретили и вернулись. Их арестовали, но на допросах он признал только самоволку без намерения сбежать, его направили в Освенцим, а потом в Бухенвальд.

Я долго пытался понять логику, по которой их судили. Иногда обвиняемых объединяли по какому-нибудь одному концлагерю, хотя все они служили в разных лагерях, все делали одно и то же (гнали в газовые камеры и прочее), только одним отводилась роль свидетелей, а других ждала высшая мера. Среди подсудимых были те, кто отличался особой жестокостью, но не всегда это было основным критерием отбора на скамью подсудимых. Каждого судили, выделяя то одно, то другое в зависимости от разных обстоятельств, собственных признаний, показаний других вахманов. Изредка это были одни и те же люди, вначале судили одних, а другие свидетельствовали, потом все менялись местами. Но чаще всего, как мне показалось, в свидетели выбирали “социально близких”, тех, кому можно было сказать по-свойски: “Вы – свои, помогите следствию”. Или же свидетели давали показания под угрозой того, что и их привлекут к ответственности?

В феврале 1967 года в одном из домов культуры города Днепропетровска при стечении публики проходил процесс военного трибунала Киевского военного округа, председательствовал в котором полковник юстиции Бушуев, в будущем генерал-лейтенант, председатель военной коллегии Верховного суда СССР. Обвиняемые – Аким Зуев, Тарас Олейник, Никита Мамчур, Алексей Лазоренко, Григорий Лынкин – были отобраны по признаку службы в концлагере Белжец. Все, кроме одного, судимы, приговоры отменены по вновь открывшимся обстоятельствам. Всем, кроме одного, назначена смертная казнь. Изобличавшие их свидетели – все те же Волошин, Бровцев и Леонтьев. Всего они дали показания на 90 “травников”.

Подсудимые указывали на недостоверность их показаний. Скажем, Зуев отрицал предъявленное ему обвинение в расстреле в лагере женщины, а Волошин показал, что лично видел, как он выстрелил в женщину, пытавшуюся скрыться из толпы, загоняемой в душегубку. Суд целую страницу в приговоре посвятил тому, почему он доверяет показаниям Волошина и его товарищей, таких же вахманов, и не доверяет подсудимым. Ведь это те, кто “в марте 1943 года бежали от немцев и до конца войны сражались против немецко-фашистских захватчиков, награждены за выполнение боевых заданий”. Такая мотивировка с точки зрения закона и логики выглядит странновато. Не менее странно звучит приведенная судом причина, по которой они при допросах по прежним делам не называли фамилий подсудимых по данному делу: “Их о них не спрашивали, с ними было много вахманов, и некоторых они забыли, но затем в ходе следствия этих подсудимых они опознали и вспомнили об их преступной деятельности”.

Звучит не слишком убедительно. В то же время нельзя отрицать и того, что вахманов, судимых сразу после войны, чаще всего обвиняли без какой-либо конкретизации: например, “в конвоировании и охране заключенных в концлагерях”, доказательствами чего служили документы из “учебного лагеря СС в м. Травники”. Таким именно образом сформулировано обвинение Степана Данилюка и Ивана Зинюка, осужденных 17 августа 1949 года военным трибуналом войск МВД Запорожской области к 25 годам каждый.

В 1960-е годы судили немного иначе, например, вахмана Ивана Киценко, попавшего под трибунал в 1969 году. Ему было предъявлено конкретное обвинение в участии в трехдневном июньском расстреле узников в Яновском лагере смерти во Львове, когда было уничтожено 15 тысяч человек. До этого ему каким-то образом удавалось избегать неприятностей – в 1945-м сумел пройти фильтрацию, скрыв свою службу в СС, был призван в армию, потом уехал в Баку, женился в 1950 году, жене и двум сыновьям о прошлом ничего не рассказывал. Рассказывать пришлось в суде: “В наши обязанности, – рассказывал он суду, – входило сопровождать, помогать, раздевать заключенных, а расстреливали немцы. Мы толкали их прикладами под пули”.

Глава 9 Конец героя

Вы меня извините, меня душат слезы. Мне, конечно, одной, без моего любимого друга, очень и очень тяжело, все напоминает, кажется, вот-вот он появится, но, увы, его нет.

Из письма Ольги Печерской Михаилу Леву

“Здравствуй, Хаим”