Собирая по кусочкам (СИ)

Я поделился этим с ребятами и Александром Владимировичем, потом ещё пересекался с Вадимом и заводил какую-нибудь отвлечённую тему. Поначалу мы цапались на непонимании и резких словах. Оба были виноваты. И вели себя схоже. Затем ребята подключились и распределяли наше внимание. После Нового года отношения закрепились, наша компания стала «компанией», «всеми», где был я, Петя, Вадим, Даня, Дима и Вася. Большая компания, где всё удивительным образом гармонировало и где каждый понимал, что происходит с другими. Наши перебранки с Вадимом обрели характер шутки, стали привычными и в некоторой степени необходимыми – с ними было понятно, что всё хорошо, как обычно, и волноваться не о чем.

Но когда Вадим узнал… Сказал, что узнал, услышал, что в понедельник был там, меня разбило.

Это была не злость. Отвращение. Омерзение? То, что оголяло и стыдило без слов. Я никогда не видел у него такого взгляда, даже когда он говорил про извращенца из метро. Для него я был извращенцем похуже, который заслуживает пристыжения и насмехательства. Унижения. Потому что сделал то, чего делать было нельзя.

Я понимаю почему. Знаю.

Как я могу не знать?

Было жарко, лицо горело. Уши ужасно краснели, когда я думал о нём: о его взгляде, словах, голосе, действиях, и чувствовал, что могу заплакать. Так меня это потрясло.

Я плакал только у Александра Владимировича и только тогда, когда говорил о бабушке. Но теперь появилась другая причина. И эта причина ненавидела меня, хотела вырезать из своей жизни.

Это было понятно без слов. Вадим показал достаточно. Сказал исчезнуть. Будто ничего не было, кроме моей ошибки.

Так стыдно мне не было ни перед матерью, ни отцом, ни Александром Владимировичем. Ни перед кем из них.

После уроков я подождал, когда желающие попрощаются с Александром Владимировичем, и после того, как зашёл и закрыл дверь, всё рассказал. Кому бы ещё я мог?

Даже выдержал и не заплакал. Не знаю, зачем я держался и показывал характер. Его не было. И Александр Владимирович был тем, кто в первую очередь об этом знал.

— Жора, — его голос привёл в чувство. — Сядешь?

Я покивал и сел в кресло. На край. Не мог упасть на спину и был зажат. Я это чувствовал: шея, плечи, руки, спина, ноги – всё в напряжении. И, кажется, избавиться от этого напряжения никак не получится.

— Кофе?

— Да. — Мои предпочтения он знает.

Я смотрел за его движениями. Они были плавными и краткими. Никакой суматохи, никакого беспокойства. Поднять руку, взять чашку, поставить её, открыть кофе, насыпать, залить кипяток. Не знаю, почему они меня привлекают. Быть может, потому что у себя отмечаю много дёрганий, без которых можно обойтись, или потому что его кажутся такими выверенными и точными, будто он тренировался. Как танцор или фигурист.

Александр Владимирович поставил передо мной кружку и сел напротив. Я отпил немного. Было сладко. Горло задрожало.

— Извините, — я чувствовал, что должен это сказать.

— За что извиняешься? — Александр Владимирович так не считал. Он не понимал, почему я говорю такое.

То есть понимал, но делал для меня вид, чтобы я подумал.

— Это ведь из-за меня…

— Из-за тебя?

Хотелось найти виноватого: Вадима я не мог им считать – он прав, общество его поддержит; Александра Владимировича тем более – он лучше меня всё понимает и ведёт себя всегда правильно, и вот только я что-то вытворяю.

— Что же ты такого сделал? — улыбнулся Александр Владимирович, не открываясь взглядом от меня.

Я опустил голову.

— Это же я предложил и я… — становилось жарко, только я вспоминал слова Вадима, — меня Вадим услышал… — уши снова начали гореть, а напряжение в плечах усиливалось, заставляя наклоняться вперёд.

— Но я согласился по своему решению, а не по желанию твоей воли. Вадим тоже руководствовался своим мнением и принял своё решение. Или это не так? У тебя достаточно влияния, чтобы принудить нас, а в случае с Вадимом даже к тому, чего сам не хочешь?

— Это так. — Согласился я и отпил кофе.

Но, если никто не виноват, то что надо делать? Я не знаю. Не понимаю. Если не я, не моё решение всё испортило, не моё желание, то что? Кто? Виноваты все? Никто не виноват? А мне что делать?

Я отхлебнул ещё и подавился. Начал кашлять и попытался запить этот приступ. Помогло, но мне стало хуже.

Потому что захотелось плакать. Просто рыдать и в голос. Я так не умею, но, наверное, попробовал бы. Александр Владимирович всегда говорит, что лучше в голос: через тело вынести хоть какую-то долю чувств вместе со слезами, а не давать ей застаиваться в себе. Уметь плакать – это неплохо. Намного лучше, чем не плакать вообще. А ещё слёзные каналы помогает прочистить – это он тоже сказал, чтобы разрядить атмосферу.

Я улыбнулся, припомнив, и поднял голову.

Александр Владимирович протянул руку, а я, не осознавая, потянулся к ней. Сжал пальцы и, когда почувствовал ответ: мягкость кожи, сухое тепло, которое передавалось мне и обволакивало, начиная с руки, вцепился так сильно, будто сейчас меня утащат и больше мы никогда не увидимся. Наверное, было неприятно. Быть может, даже больно, но Александр Владимирович только крепче сжал свою руку.