Собирал человек слова…

Жила в Дале Россия с городами и селами, с горами и долинами, с реками и озерами. И еще жила в нем, укореняясь год от года, Россия великого языка, который Даль постиг в совершенстве, которому служил всю жизнь.

Долг платежом красен.

ЗОЛОТОЙ ВЕРБЛЮД

Когда началась война с Турцией, русское командование закупило несколько тысяч верблюдов. У Даля был свой верблюд. Обыкновенный живой верблюд, с горбами, с тяжелыми, мягкими лапами, с грустными глазами, теплой мордой и презрительно поджатыми губами.

Далев верблюд был дороже золотого. Мягко ступая, важно задирая голову, таскал по военным дорогам не простую поклажу, а десять лет жизни Даля.

Верблюд был нагружен словами.

Тетрадок и записных книжек во время кампании прибавилось столько, что тесен стал заслуженный чемодан. Даль паковал слова в тюки, навьючивал верблюда. Товарищи шутили: «Ну, Владимир Иванович, теперь пиши, не стесняйся. Эта скотинка, говорят, и двадцать пудов выдержит». Доктор де Морни прицепил к Далеву тюку свой кларнет. Денщик Алексей хоть и северный мужик, однако привязался к неведомому зверю, управлялся с ним не хуже, чем с лошадью. Приставший пес с верблюдом подружился. Так и двигались через Балканы: впереди, в повозке, Даль и де Морни, за ними Степан в фуре с хозяйственной утварью, следом Алексей на верблюде; замыкал шествие пес — весело махал хвостом, как флагом.

Верблюд пропал во время короткой стычки, перехода за два до Адрианополя. Даль перевязал раненых и возвратился в обоз, где все смешалось в минуты внезапного боя. Он не нашел ни Алексея, ни верблюда. Бедный пес лежал с простреленной головою.

Степан путано объяснял, что очень испугался, залез под телегу и не видел ничего.

Даль признавался потом, что осиротел с утратою своих записок. «Осиротеть» — тяжелое слово. Так говорят, когда теряют близких.

Может, и хорошо, что пропали Далевы записки. Утрата подсказала Далю, что не увлечением они были, а призванием. Понял, что без них ему в жизни не обойтись.

Еще лучше, что через неделю казаки привели в Адрианополь отбитого у врага верблюда. Туркам не понадобились десять лет жизни Даля. Упакованные в тюк, они мирно покоились возле мохнатых горбов.

Де Морни быстро отвязал свой кларнет, загудел марш. А Даль вдруг изнемог: обнял верблюда за шею, прижался лбом к пыльной и жаркой шерсти да так и стоял, ослабев.

Говорят: мал сокол, да на руке носить; велик верблюд, да воду возить. Золотого царского сокола любимей был этот рыжий двугорбый водовоз. Поджав губы, верблюд печально смотрел на Даля.

Не сразу спохватились, что Алексей-то не вернулся. Даль кинулся к казакам — нет, не видали. Затерялся северный мужик в турецких землях. Навсегда. Не иначе, голову сложил.

Теперь передвигались так: впереди де Морни с кларнетом, за ним Степан с провизией и котлом, позади Даль с верблюдом. А где-то за ближним поворотом, таясь, уже поджидала гибель доктора де Морни, боевого друга. Нет счета потерям.

Даль глаз не спускал с верблюда.

Цену узнаешь, как потеряешь.

ДОКТОР ДАЛЬ СТРОИТ МОСТ

Походы… Походы… В рассветных лучах пылает слепящим пламенем звонкая медь трубы. Вста-а-вай! Поспева-а-ай! Ша-а-га-ай!

Встают. Шагают.

1830-й. Беспокойный год. Баррикадами революции туго перепоясались парижские улицы. Шли по дорогам, стучали тяжелыми башмаками, словно гвозди в землю вбивая, восставшие немецкие крестьяне. А в Италии чистили оружие деятели тайных обществ — ждали своего часа.

На парижские залпы отозвалась Польша. Не захотела признавать больше власть русского царя. Константин Павлович, царев брат и наместник в Польше, удирал в одном халате, когда к его покоям подступили восставшие. Сетовал: «Неблагодарные! А я-то хотел быть им отцом родным!» В частях и гарнизонах будили солдат голосистые трубы. Русская армия выступала подавлять мятеж.

Часть, в которой служил Даль, перешла польскую границу с юго-востока. После первых стычек стали поступать в лазарет пленные.

Доктор Даль спасал от смерти людей, которые шли умирать за свободу. Возвращенных к жизни отправляли в тюрьмы, в Сибирь. Восставших называли «врагами», «бунтовщиками». А «враги», «бунтовщики» говорили солдатам: «Сражаемся за нашу и вашу свободу!» Даль говорил про восставших что положено, больше помалкивал. О чем он думал? Кто знает, коли помалкивал. А если что и думал, — кого интересовало и что могло изменить мнение простого военного врача, затерянного в глубинах многотысячной русской армии. Исполнял приказ.

Однако знаем, что через три года в Оренбурге Даль будет дружить с сосланными туда поляками-мятежниками. Когда же ссыльных заподозрят в заговоре, Даль, уже не простой врач, а видный чиновник, с мнением которого считаются, сумеет доказать их невиновность.

Но пока Даль вместе с армией шагает по Польше. И, казалось бы, ничего интересного с ним не произойдет. Лишь один штрих вдруг заставляет запомнить эту страницу его биографии.

В июле 1831 года доктор Даль построил мост через Вислу.