Собирание русских земель Москвой

Летописные своды почти не дают сведений о том, как и насколько проведены на деле условия Яжелбицкого договора. Несомненно, что они вызвали в Новгороде большое раздражение и продолжительное брожение; о полном и последовательном их выполнении не может быть, по-видимому, речи: в 1471 году Ивану III пришлось заново устанавливать яжелбицкую великокняжескую «пошлину». В. к. Василий только в 1460 году поехал в Новгород «о всех своих управах»; положение было напряженным; «новгородцы во стороже жиша»; в городе началось волнение: «шильники» пытались убить боярина Федора Басенка, а новгородцы поднялись вечем на великого князя, и только архиепископу Ионе удалось с трудом успокоить поднявшийся мятеж469. Великий Новгород пережил первую судорогу своей политической агонии. Но, как бы то ни было, восстановлена в полной мере принадлежность Новгорода и Пскова к составу великого княжения всея Руси: в переговорах с немцами о перемирии с вольными городами решающее определение принадлежит в. к. Василию470. И Псков вскоре испытал усиление своей зависимости от великокняжеской власти: в 1461 году великий князь прислал во Псков наместника своего, «а не по псковскому прошению, ни по старине», и псковичи его приняли и посадили на свое княжение471.

По отношению к Рязани не приходилось ставить сколько-нибудь острых вопросов. Так обстоятельства сложились, что Рязанская земля оказалась в полном управлении великого князя, так как рязанский в. к. Иван Федорович передал перед кончиной, в 1456 году, своего восьмилетнего сына и рязанское княжение «на руки» и «на соблюдение» в. к. Василию, который княжича взял к себе на Москву, а управление Рязанской землей передал своим наместникам472. Недавняя подлинная «старина» отношений сохранилась только между Москвой и Тверью. Но и ее пришлось восстанавливать после периода тесной связи Твери с Литвой, и договор между великими князьями Василием Васильевичем и Борисом Александровичем, заключенный в середине 50-х годов XV века, утверждает полное их «одиначество» «на татар и на ляхи и на Литву и на немцы», а «великое княжение, Москву и Новгород Великий» признает «вотчиной» в. к. Василия и его детей; однако в. к. Борис не признал Василия Васильевича «старейшим» себе братом: их «братство» в этом договоре – равное473; возврат ко временам Донского, к условиям договора 1375 года, был еще невозможен. Большим успехом было уже то, что Тверь, вовсе отошедшая «в сторону» Литовско-русского государства, снова примкнула к великорусскому великому княжению. Этим Москва была обязана не столько возрождению собственной силы, сколько внутренним осложнениям Речи Посполитой; западные отношения Великороссии держались на том условном и неустойчивом, по существу, равновесии, какое было установлено в 1449 году договором между в. к. Василием и Казимиром Ягеллончиком, хоть он во многом был уже нарушен474. В течение тех же 50-х годов Великороссия фактически не знает зависимости от Золотой Орды. Не с нею, не с ее ханами приходилось считаться в. к. Василию, а с Казанью и с Седи-Ахматом, ханом Орд Синей и Ногайской. Казанское царство только устраивалось на новом месте и сравнительно мало тревожило русские пределы; источники наши не дают сведений о том, как сложились отношения между Москвой и Казанью при Мамутеке, но, по-видимому, тяжелые обязательства, принятые на себя великим князем, не перешли с отца на сына, а организация Касимовского царства для враждебного Мамутеку Касима служила противовесом казанским набегам. Зато Седи-Ахмат часто беспокоил Москву разбойничьими набегами. Оборона южной границы становится существенной задачей великокняжеской власти; практика, зародившаяся при Донском, выдвигать к Оке обсервационный отряд и держать начеку достаточные боевые силы для отражения татарских нападений становится все более насущной, как и оборона Рязанской украйны, хотя дается с трудом и слагается постепенно в ряде горьких неудач475.