Собиратели ракушек

— Ты кончила? — вежливо спросила она. Нэнси ничего не ответила. — Можно мне теперь сказать?

— Говори.

— Я позвонила, чтобы пожелать вам всем счастливого праздника, а вовсе не для того, чтобы с тобой ссориться. Но если уж ты ищешь ссоры, то пусть так и будет. Продав панно, я сделала именно то, что ты и Ноэль советовали мне не один раз. Я получила за них сто тысяч фунтов, как, наверное, ты уже слышала от Оливии, и в первый раз в жизни решила потратить часть этих денег на себя. Ты знаешь, я очень давно собиралась побывать в Порткеррисе и приглашала тебя поехать со мной вместе. Я предлагала то же самое Ноэлю и Оливии. Никто из вас ехать со мной не пожелал.

— Мама, у меня были веские причины…

— Это отговорки, — перебила ее Пенелопа. — Мне не хотелось ехать одной. Мне нужны были веселые попутчики, которые наслаждались бы этой поездкой вместе со мной. И такими попутчиками согласились стать Антония и Данус. Я еще не совсем выжила из ума и вполне способна выбирать себе друзей. Что касается «Собирателей ракушек», то эту картину подарил мне папа́ в день свадьбы, и, передав ее галерее в Порткеррисе, я как бы вернула ее ему. Ему и тысячам простых людей, которые будут иметь возможность взглянуть на нее и, может быть, даже получить удовольствие и утешение, которое получала от нее я.

— Ты не представляешь, сколько она стоит.

— Я знаю, сколько она стоит, лучше тебя. Ты всю жизнь жила рядом с этой картиной, но даже не глядела на нее.

— Я не это имела в виду.

— Я знаю.

— Ты… — Нэнси искала и не находила слов. — Ты ведешь себя так, как будто хочешь обидеть нас… как будто нисколечко нас не любишь…

— Нэнси, перестань.

— И почему ты всегда все рассказываешь Оливии, а мне никогда?

— Наверное, потому, что тебе всегда очень трудно понять, что и зачем я делаю.

— Как же мне понять тебя, если ты ведешь себя таким странным образом, ничего мне не рассказываешь, считаешь меня дурочкой… Для тебя Оливия всегда была светом в окошке. Ты только ее и любила. И когда мы были детьми, вечно Оливия была самой умной и самой милой. Ты никогда не старалась меня понять. И если бы не бабушка Долли…

Нэнси уже так разошлась, что, исходя жалостью к самой себе, готова была вспоминать без конца все старые обиды, которые, по ее мнению, выпали ей на долю в детстве. Пенелопа, устав слушать эти нескончаемые жалобы, вдруг поняла, что продолжать внимать пустым детским причитаниям сорокатрехлетней женщины выше ее сил. Она сказала:

— Нэнси, давай закончим этот разговор.

— …не знаю, что бы я делала без бабушки Долли! Только она давала мне силы жить…

— До свидания, Нэнси.

— …потому что у тебя никогда не было для меня времени… Ты ничего мне в жизни не дала…

Аккуратно опустив трубку на рычаг, Пенелопа положила конец разговору. Громкий, рассерженный голос, слава богу, умолк. Легкий ветерок с моря шевелил тонкую занавеску. Сердце у Пенелопы, как и всегда после подобных разговоров, стало колотиться. Она протянула руку за таблетками, взяла две штуки и, снова откинувшись на пуховые подушки, закрыла глаза. Ей хотелось от всего отрешиться, обо всем забыть. У нее совсем не было сил, и на мгновение она готова была поддаться слабости и заплакать. Но потом решила: нет, она не позволит Нэнси выбить себя из колеи. Она не заплачет.

Некоторое время спустя, когда сердце немного успокоилось, Пенелопа накрыла постель покрывалом и встала. На ней был легкий, продуваемый ветром халат; длинные волосы распущены. Она подошла к туалетному столику и села, разглядывая свое отражение без всякого удовольствия. Потом взяла щетку для волос и стала их расчесывать медленными плавными движениями.

«Для тебя Оливия всегда была светом в окошке. Ты только ее и любила».

Это правда. С самого появления Оливии на свет, когда Пенелопа в первый раз увидела крошечную черноволосую девочку с очень большим носом на маленьком некрасивом лице, она почувствовала неизъяснимую близость к ней. Благодаря Ричарду Оливия занимала в ее сердце особое место. Но не более того. Она любила ее точно так же, как Нэнси и Ноэля. Любила их всех. Ведь все они ее дети. И каждого она любила больше других, но по разным причинам. Она обнаружила, что любовь обладает удивительным свойством приумножаться. Увеличиваться вдвое, втрое, так что с рождением каждого из детей этого чувства все прибывало и с лихвой хватало на всех. И Нэнси, ее первенец, получила любви и заботы больше, чем кто-либо другой. Пенелопа вспомнила, как крепенькая симпатичная малышка топала в саду Карн-коттеджа на толстых коротких ножках, пытаясь поймать курицу, как возила тачку, которую смастерил ей Эрни, как ласкала и баловала ее Дорис. Вокруг нее все время были любящие ласковые руки и улыбающиеся лица. Что стало с той маленькой девочкой? Возможно ли, чтоб она напрочь забыла о тех первых годах своей жизни?

Очень грустно это сознавать, но, очевидно, так оно и есть.

«Ты ничего мне в жизни не дала».