Вакханалия была действительно позорной. Убив Муссолини и Петаччи, бравые ребята Вальтера Аудизио бросили их окровавленные трупы в кузов грузовика и помчались в городок Донго на берег озера, где зверски, повторяю, зверски, без суда и следствия перестреляли еще пятнадцать бывших фашистских руководителей примерно в том же стиле, как наши «славные чекисты» расправились с несчастной семьей Николая И. Погрузив убиенных, палачи поехали в Милан на площадь Лорето, где повесили вверх ногами на железной перекладине свои жертвы, не пощадив труп Кларетты Петаччи в разодранной до бесстыдства одежде. И все это происходило под улюлюканье и громкие аплодисменты рехнувшейся от жажды мести толпы. Посмотрите на сохранившийся у меня снимок, сделанный американским фоторепортером (сами синьоры итальянцы ныне стыдятся этого фотодокумента). Ну не скоты ли те, кто устроил этот людоедский шабаш, на котором, оказывается, присутствовал и сам «герой» — полковник Валерио!..
Ах, Вальтер, Вальтер, зачем же было врать? Или совесть действительно загнала твое сердце в угол, а потом оно не выдержало, сведя тебя в могилу от инфаркта миокарда? Открываю страницу 3151 двенадцатого тома «Истории Италии», выпущенной издательством «Фрателли Фаббри Эдитори». Там говорится о том, как в помощь Вальтеру Аудизио, вернее, в его распоряжение прибыл некий ответственный партизан по кличке Педро. Читаю: «В городке Донго полковник Валерио срочно приказал вызвать к себе Педро и сразу же сказал, что он прибыл сюда для того, чтобы расстрелять Муссолини и пятнадцать пойманных фашистских руководителей. Педро возразил, заявив, что надо подождать еще дополнительных указаний от высшего командования — Комитета национального освобождения. «Здесь командую я», — резко заметил полковник Аудизио и стал читать список захваченных пленников, ставя крестик против фамилий тех людей, которые должны быть расстреляны. Такой же крестик Валерио поставил, вписав фамилию Кларетты Петаччи. «Ты хочешь расстрелять женщину?! Она же ни в чем не виновата!» — не выдержав, закричал Педро. Валерио резко его оборвал: «Не я их приговариваю к смерти. Она уже была приговорена». Муссолини и Петаччи высадили из автомобиля. «Давай пошевеливайся! — заорал на пленников полковник. — Поставьте их рядом к воротам». Прозвучали две автоматные очереди. Первая очередь перерезала Петаччи, затем прошитый пулями упал Муссолини».
Кларетта Петаччи. Очень красивая женщина. О ней мне известно по очерку в изданной в Италии «Истории шпионажа»: «В определенный момент ОВРА — итальянская секретная полиция получила возможность быть в курсе любого шага или сокровенных мыслей Муссолини, благодаря его любовнице Кларетте Петаччи, которая стала осведомителем заместителя министра внутренних дел страны Гуиди Буффарини. Впрочем, сама она была искренне уверена в том, что это спасает дуче от разных неприятностей и опасностей».
Что же, и такое может быть. Но за это имел право набить морду Кларетте только сам Бенито.
Да, преступники должны нести наказание. Был же Нюрнбергский процесс, и самых главных нацистов повесили. Но среди них не было ни одной женщины. Женщину можно наказывать, но ее нельзя убивать и тем более глумиться над ее трупом. Бесчеловечно было сжигать Жанну Д’Арк, отрубать голову Марии Стюарт или вешать Зою Космодемьянскую. Женщина — носительница жизни на земле. Такое предназначение дал ей Господь Бог. Хорошая она или плохая, но она продолжательница рода человеческого.
Если бы тогда, в мае 1965 года, я был абсолютно уверен в том, что полковник Валерио отнюдь не случайно убил Кларетту Петаччи, которая к тому же не упоминалась даже в наскоро начирканном Луиджи Лонго приговоре, то я бы выгнал Аудизио из своего корпункта, несмотря ни на что. А сегодня, когда я знаю, что Вальтер Аудизио еще и плясал на трупах врагов на площади Лорето и вешал за ноги убиенную Кларетту Петаччи, я без омерзения не могу вспоминать его «скорбную» физиономию в корпункте. Какой он герой Италии? Обыкновенный тщеславный лжец. И трус к тому же.
Впрочем, трусы бывают разные. Я тоже трусил, особенно когда приходилось привлекать женщин для проведения разведывательных операций. Мне не хотелось их подводить, хотя ведомство делало резкое различие между использованием представительниц прекрасного пола для «дела» и «просто так». Я не буду рассказывать о всех случаях в моей практике. Их было немало. Остановлюсь на тех, которые остались в памяти надолго.
Роюсь недавно в своих архивах и нахожу пожелтевший листочек, помеченный апрелем уже далекого 1964 года. А на нем наспех написанное мной четверостишие: