Соблазны несвободы. Интеллектуалы во времена испытаний

Его долгая академическая карьера в Сиене, Падуе и, с 1948 г. до смерти (2004), в Турине на первый взгляд лишена драматизма. Но первый взгляд в данном случае обманывает. В Боббио рано пробудился интерес к политике; он примкнул к антифашистским оппозиционным группам. От философии права двигался в направлении политической философии; в послевоенное время стал все чаще выступать как (беспартийный) представитель леволиберальных взглядов. Среди последователей Бенедетто Кроче[169] он был не единственным публичным интеллектуалом, но, бесспорно, единственным интеллектуалом государственного масштаба — причина, по которой президент Пертини в 1984 г. назначил его пожизненным сенатором.

Боббио, как и подобает эразмийцу, оказывал влияние на ход событий своими многочисленными книгами, а в более позднее время — еще и газетными статьями, интервью, разного рода публичными высказываниями. Его принадлежность к эразмийцам не вызывает сомнений. У него даже можно найти письменную характеристику того типа поведения, который мы обсуждаем. «Меня всегда восхищали ученые, ни разу в жизни не совершившие предательства». (Боббио имеет в виду trahison de clercs[170], интеллектуальное предательство истины и свободы.) Он, по собственному признанию, был неравнодушным наблюдателем — «интеллектуалом-посредником, или ангажированным интеллектуалом». Боббио часто говорил о cultura militante[171], но подчеркивал, что такую культуру невозможно «превратить в прямое политическое действие». Страсть, жившая в нем, была, без сомнения, страстью разума. Он, как и ему подобные, шел своим путем твердо, сверяясь только с внутренним компасом.

И все-таки, если соотнести этот путь с критериями эразмийства, он оказывается не таким прямым, как у Арона, Берлина и Поппера. «Некоторые неизбежные компромиссы с нашей совестью», как на склоне лет говорил сам Боббио, были практически исчерпаны им во времена фашизма. Мы еще расскажем о его (простительном) грехопадении. Сложнее обстоит дело с его отношением к коммунизму. У Боббио был собственный способ мириться с противоречиями. Иногда он признавался в своих «оксюморонах», «соединении либерализма и социализма, просветительства и пессимизма, толерантности и несговорчивости и многого другого». Он рано начал искать «третий путь». «Ошибка правых — агностический или консервативный либерализм, ведущий к свободе без справедливости. Ошибка левых — авторитарный коллективизм, ведущий к справедливости без свободы». Боббио хотел соединить то и другое — почему бы и нет? Но то, во что он верил, было не плюрализмом в духе Берлина, а каким-то чисто головным соединением двух крайностей. Себя он считал «либеральным социалистом». Это прежде всего означало, что свобода в качестве основы демократии «понимается уже не только как негативная свобода, согласно политической традиции либерализма, но и как свобода позитивная». Здесь Боббио ссылается (ошибочно) на Канта, но главным образом на Руссо. Удивительно ли, что он питал слабость к коммунистам и даже восхищался Мао, одним из величайших убийц ХХ века?

Тут имеются некоторые смягчающие обстоятельства. Конечно, с Боббио не все обстоит просто. Но в общем и целом, пусть с определенными оговорками, мы вправе назвать его эразмийцем. Может быть, уместно провести различие между чистыми эразмийцами, которые не позволяли себя смутить даже малейшему соблазну несвободы, и теми, чье поведение подчас внушало сомнения. Тогда чистыми эразмийцами следовало бы считать в первую очередь трех наших знаменитых философов — Поппера, Арона и Берлина. Норберто Боббио этому определению соответствует не в полной мере; Ханна Арендт тоже принадлежит к эразмийцам с некоторыми ограничениями. Теодору В. Адорно, ироничному наблюдателю, было лишь в малой степени свойственно неравнодушие, отличающее эразмийцев; тем не менее он принадлежит к тем, кто не устоял при первом же дуновении соблазнов несвободы. Намного труднее, однако, определить место остальных. В какую рубрику занести перебежчиков вроде Артура Кёстлера и Манеса Шпербера, зарекомендовавших себя после разрыва с коммунизмом последовательными и, можно сказать, красноречивыми эразмийцами? А еще есть английские интеллектуалы, которых мы до сих пор касались лишь вскользь, — Стивен Спендер и, в первую очередь, Джордж Оруэлл. Они, как мы покажем, представляют особый случай, так как происходят не из обычной, а из «эразмийской» страны — Англии.