Соблазны несвободы. Интеллектуалы во времена испытаний

У Эразма Роттердамского не было учеников. Ученики с его фигурой не вяжутся — так же, как с интеллектуалами, о которых идет речь здесь. У Поппера, Арона и Берлина тоже не было учеников в подлинном смысле слова. Это не мешает возникать научным обществам, ассоциациям и учреждениям, напоминающим о них не только своими названиями. Все трое имели и имеют почитателей, которые восхваляют мэтров и ссылаются на их труды при обсуждении важных проблем. В случае Эразма почитание обозначилось очень рано; недаром его имя стали употреблять как нарицательное в самых необычных грамматических конструкциях. Вспомним упомянутое выше erasmissare, «эразмствовать». Non sumus omni Erasmi, «не все мы Эразмы», написал однажды другу Томас Мор. Много позже один немецкий теолог, говоря об «избирательном сродстве», составляющем основу «тайного сообщества родственных умов», назвал это сообщество Societas Erasmiana[157]. Таким образом, я могу без особых колебаний говорить об «эразмийцах», используя слово, стоящее в заголовке этой главы.

Эразмийцы, бесспорно, не образуют тайного сообщества и, в сущности, не образуют сообщества. Это, говоря попросту, люди, обладающие, как Эразм, добродетелями свободы. Это публичные интеллектуалы, противостоявшие, каждый в свое время, соблазнам несвободы. Как следствие, они олицетворяют либеральный образ мыслей — или, иными словами, внутреннюю установку, для которой характерны рассмотренные нами кардинальные добродетели. Но всего важнее то, что эти интеллектуалы отстаивают определенное понимание свободы, выраженное четко и в то же время ярко. Что говорил по этому поводу Исайя Берлин? Люди хотят распоряжаться своей жизнью самостоятельно. «Так в современном мире понимают свободу либералы, начиная от Эразма и до наших дней».

Трех эразмийцев XX века, о которых по преимуществу шла речь до сих пор, объединяли добродетели свободы, но они были очень разными людьми. Только Арон стал публичным интеллектуалом, так сказать, по убеждению. Исайю Берлина в эту роль втянули, однако на протяжении всей жизни он старался не высказываться по актуальным проблемам. Карл Поппер проявил себя в роли публичного интеллектуала поздно, но в дальнейшем исполнял ее с удовольствием, не переставая, впрочем, ценить закрепившийся за ним образ теоретика познания (и ученого-естественника). Только Арон сделал одним из своих амплуа занятия журналистикой. Все трое были профессорами, но лишь у Поппера жизнь целиком замыкалась в границах академического мира. Они, кстати, мало что могли сказать друг другу, хотя каждый питал уважение к остальным. Арон чувствовал, что Поппер ему «в некоторых отношениях очень близок»[158]; Берлин считал Арона «единственной фигурой во Франции, которую он уважает»; Поппер упоминает мимоходом, что в 1936 г. Фредди Айер[159] представил его Исайе Берлину, — но при этом никак нельзя утверждать, что Societas Erasmiana имело какие-то конкретные очертания.

Как пишет Майкл Игнатьев, в интеллектуальном плане Берлин и Арон были слишком самолюбивы, чтобы стать друзьями. Возможно, так и есть, но это в лучшем случае только часть правды. Эразмийцы по самой своей сути — одинокие борцы; если бы они, не любившие партийности, образовали партию, то, наверное, ослабили бы свои позиции. Поэтому мы говорим лишь о некотором числе, самое большее — о некоторой категории интеллектуалов, которых можно назвать эразмийцами. И, конечно, имеем в виду не только этих троих, а гораздо более широкий круг. К нему, в частности, принадлежала не раз упомянутая нами Ханна Арендт[160]. Она, как многие эразмийцы интересующего нас поколения, тоже была профессиональным философом. Кроме того, она, наряду с другими эразмийцами, о которых мы будем говорить в дальнейшем, испытала влияние Гуссерля и его последователей — Ясперса и Хайдеггера. Есть еще одна черта, объединяющая Арендт с этими эразмийцами, — события эпохи заставили ее двигаться от чистой философии к практической и, особенно, политической философии.

Все это, однако, слишком бесцветные характеристики незаурядной женщины, отличавшейся необычайно сильными эмоциями — слишком сильными, чтобы признать ее эразмийцем чистой воды. Ханна Арендт, родившаяся в 1906 г., выросшая в Кенигсберге и Берлине, была во всех отношениях «свободно парящим» интеллектуалом. Взрывчатая независимость характера проявилась в ней очень рано. Во время учебы в Марбургском университете она стала любовницей Хайдеггера. Определенную поддержку ей оказывал Ясперс, которого Арендт глубоко почитала. После защиты докторской диссертации «Понятие любви у Августина» Арендт предпочла быть свободным литератором: в эти годы она написала прекрасную книгу о Рахели Фарнхаген[161]. Ее первый муж Гюнтер Штерн, известный как Гюнтер Андерс[162], разделил с Арендт судьбу странствующего интеллектуала, а затем и жизнь в эмиграции.