Соблазны несвободы. Интеллектуалы во времена испытаний

Был ли Эразм отцом Реформации? Поговорка гласит, что «Эразм снес яйцо, а Лютер высидел», — однако сам зачинатель не хотел иметь ничего общего с тем, что в результате получилось. Последствия этого отречения, как мы увидим, можно назвать трагическими. Вплоть до своей смерти (1536) Эразм беспорядочно скитался по странам Европы, жил в Париже, Лёвене и Базеле, какое-то время провел в Италии и много лет в Англии, хотя никогда не удалялся на чрезмерное расстояние от своих любимых издателей — Альда, Фробена[143] и других. Многочисленные трактаты и памфлеты, переводы и комментарии, антологии и диалоги Эразма, не говоря уже о практически бесконечном потоке писем (как правило, предназначенных для публикации), сделали его самым популярным автором раннего периода книгопечатания. Более высокими тиражами печаталась только Библия, изданию которой Эразм посвятил значительную часть своей эрудиции.

Эти сведения дают лишь самое общее представление о человеке, чьи взгляды при жизни яростно оспаривались, но слава пережила века. Благодаря рисункам и портретам Альбрехта Дюрера и Ганса Гольбейна Младшего облик Эразма стал привычным символом эпохи модерна, о наступлении которой возвестили его сочинения. Силуэтное изображение головы Эразма, вытканное золотым шелком, в наши дни украшает сувенирные галстуки, вручаемые приглашенным лекторам администрацией Университета Эразма в Роттердаме. Сотней километров южнее, в Брюсселе, именем Эразма назвали европейскую систему студенческого обмена (программа Erasmus), а также профессорские позиции (кафедры Erasmus), созданные в университетах посткоммунистических стран.

Мы, однако, пишем не биографию Эразма и даже не биографию образцового публичного интеллектуала. Предмет нашего исследования — добродетели свободы, дающие иммунитет к соблазнам несвободы. Поэтому сразу заметим, что испытания, которым подвергались интеллектуалы в бурные времена Реформации, принципиально отличались от тех, что знакомы нам по XX веку. Речь о свободе и несвободе тогда, в сущности, не шла, во всяком случае — напрямую (хотя и Эразм, и Лютер использовали эти понятия). Речь шла скорее о практически неизбежном выборе той или другой стороны в обострявшемся экзистенциальном противостоянии. По мере того как критика церкви вела к расколу, публичные интеллектуалы должны были принимать решение. Начало этой критике положил в свойственной ему иронической манере сам Эразм. Неудивительно, что мятежные или, может быть, попросту более последовательные умы вроде Мартина Лютера рассчитывали найти в нем верного старшего друга, хотя на деле Эразм испытывал дружеские чувства не к бунтарям, а к Томасу Мору[144], мужественному защитнику институций. Решая эту дилемму, Эразм словом и делом — а также молчанием и бездействием — защищал добродетели, о которых мы говорим, со всеми их преимуществами и недостатками.

Эти слова звучат загадочно: стоит пояснить их на примерах. Томас Мор был интеллектуалом «по совместительству». Хотя Мор написал «Утопию», его, вопреки мнению Каутского, нельзя считать «первым из великих коммунистических утопистов»[145]; он, напротив, был правоведом, государственным деятелем и защитником институций. Завершая восхваление гипотетического равенства, изображенного в «Утопии», он не оставляет у читателя сомнений в том, что сам отдает предпочтение иерархии и порядку. Эразм познакомился с Мором, который был моложе на 10 лет, во время первого посещения Англии в 1499 г. Тот представил гостя будущему королю Генриху VIII, впоследствии сыгравшему в жизни Мора роковую роль. Эразм и Мор часто виделись и вели долгие беседы, расставаясь лишь поздно ночью. Эразм посвятил другу «Похвалу глупости», лучшую из написанных им книг, которая уже своим латинским названием — Moriae Encomium — намекает на его имя.

В этой книге Эразм прячется за Стультицией (Глупостью), отпускающей всевозможные дерзкие сентенции. Скажем, такую:

Христианская вера, по-видимому, сродни некоему виду глупости и с мудростью совершенно несовместна[146].

Мору, хотя он разделял критический взгляд Эразма на застой, царивший в церкви, подобные изречения едва ли нравились. Эразм был вынужден объяснять своим критикам, что сказанное им — «сатира», «шутка» и вообще мнение Стультиции. После чего он стал в большинстве случаев вести себя гораздо осторожнее — настолько, что заслужил комплимент Мора:

Когда тебя вызывают на бой, ты ищешь примирения и сдерживаешь перо, не оставляя, впрочем, истину без защиты. Ты сам укрощаешь противника, почему его гнев и не сбрасывает узду.