Соблазны несвободы. Интеллектуалы во времена испытаний

Возможно, в миролюбии Эразма кроется причина, по которой он не раз призывал друга к сдержанности во время конфликта с Генрихом VIII. Мор, будучи королевским лорд-канцлером (премьер-министром), защищал старинные институции и отказался присягать королю, отдалившемуся от римской церкви. В результате он был арестован, обвинен, приговорен к смерти и обезглавлен; позже церковь канонизировала его под именем святого Томаса Мора[147].

А что же Эразм? Сохранилась всего одна письменная реплика Эразма, относящаяся к периоду опалы Мора: «Если бы только Мор не ввязывался в это опасное дело и оставил теологические вопросы теологам!»[148] Биографы Эразма комментируют этот факт не без смущения. Хёйзинга спрашивает, не могли ли «от нас ускользнуть» высказывания, свидетельствующие о более чутком отношении Эразма к Мору. Очень по-английски звучит комментарий Питера Акройда[149]: «Возможно, эти слова менее сочувственны, чем требовали обстоятельства, но они показывают, сколь велика на деле была дистанция, разделявшая Мора и его старинного друга-гуманиста».

Прежде всего они показывают, что Эразм прислушивался к тому, что говорил мозг, а не сердце, — и еще раз ставят проблему страсти и разума. Проблему эту, кстати, поставил сам Эразм — точнее, Стультиция. «Юпитер» пожелал сделать унылую жизнь людей более светлой и поэтому «в гораздо большей мере одарил их чувством, нежели разумом: можно сказать, что первое относится ко второму, как унция к грану. Сверх того, он заточил разум в тесном закутке черепа, а все остальное тело обрек волнению страстей. Далее, он подчинил его двум жесточайшим тиранам: во-первых, гневу, засевшему, словно в крепости, в груди человека, в самом сердце, источнике нашей жизни, и, во-вторых, похоти, которая самовластно правит нижней половиной»[150]. Здесь мы как будто слышим предшественника критического рационализма. В одном из своих диалогов Эразм прямо рекомендует полагаться на разум, а не на чувства. «Что постановит страсть, то непродолжительно, мимолетно; что определит разум, в том век не раскаешься»[151].

В этой установке заключается также глубинная причина конфликта Эразма с Мартином Лютером. Стефан Цвейг, чей пафос временами заглушает суть его утверждений, прибегает для описания этого конфликта к впечатляющим антитезам:

По всей своей сути, по плоти и крови, духовной организации и житейскому поведению, от поверхности кожи до сокровеннейшего нерва они [Эразм и Лютер] принадлежат к разным, рожденным для противоборства типам: миролюбие против фанатизма, разум против страсти, культура против могучей силы, мировое гражданство против национализма, эволюция против революции[152].

Эразм и Лютер никогда не виделись. Тем не менее Эразм долгое время устно и письменно поддерживал Лютера, который был моложе его на 15 лет. Их считали союзниками в борьбе против тогдашней окаменелой, коррумпированной церкви. Aut Erasmus Lutherat, aut Erasmissat Lutherus: то Эразм лютерствует, то Лютер эразмствует. Но при этом Эразм все время испытывал неприятное чувство. Лютер вначале почитал Эразма, видя в старшем единомышленнике героя реформаторского движения. Но чем заметнее это движение крепло и чем яснее становилась ведущая роль, которую в нем играл Лютер, тем больше отдалялся Эразм. Он не раз повторял, что не читал ни одного сочинения Лютера, а когда тот в 1519 г. обратился к нему напрямую, Эразм предпочел возвести свой темперамент посредника и миротворца в доктрину, ответив: «Мне кажется, что умеренностью можно добиться больше, чем горячностью. Так покорил мир Христос»[153]. Но жребий уже был брошен, и Эразму пришлось употреблять немалые старания, чтобы держаться в стороне от вихря, в который его втягивало реформаторское движение.

Когда в 1524–1526 гг. дело дошло до открытого противостояния, вылившегося в полемические сочинения о свободной и несвободной воле, Эразм не проявил особой твердости. Он вообще неохотно включался в прямой конфликт. Лютер точно уловил суть характера Эразма, написав ему в 1524 г.: «Оставайся, если тебе нравится, тем, кем, по твоим словам, ты всегда хотел быть: всего лишь зрителем нашей трагедии». Как знать: может быть, «всего лишь» зритель был на деле неравнодушным зрителем?