Собольск-13

— Нет, почему же, — несколько тушуется Леонид Макарович. Он узнал Манцурова. Теперь он напрягает память, стараясь припомнить его имя и отчество и досадует, что получилось у него вот так неприветливо. — Вы так внезапно, что я не сумел подумать…

— Все будет хорошо, — успокаивает Манцуров. — Помогите нам вот как: найдите дублера. Мальчик лет двенадцати. Он сидит на камне у ворот, лузгает семечки и караулит сходку подпольщиков. Больше ничего не нужно.

— Мальчики будут. И девочки будут. Завтра вся школа придет сюда. — Ему хочется загладить свою неприветливость, он даже немножко суетится. — Да что мы здесь стоим! Сурен Михайлович, прошу, пройдемте ко мне, там удобнее…

Он берет Манцурова под руку, прихватывает Гаева и уводит. Уводит, даже не взглянув на Юру и Ванюшу. Точно их и нет совсем. Саша плетется за ними и тоже не оглядывается на молодых, хотя ей-то уж следовало бы заняться ими — ровесница.

— Ты видел, как он документы проверял? — зло говорит оскорбленный Юра. — Подумайте, какой бдительный.

— Он, наверно, твоих трусиков испугался. Ты у нас шибко заграничный. Настоящий колонизатор. — Начальство ушло, начальства нет, почему бы и не завести немного этого задавалу? Так думает Ванюша.

— Но, ты! Покажу я тебе колонизатора.

— Покажи. Только поскорее. Мне ехать надо.

— Что? Куда? — Черт знает что! Конечно, Ванюха не бог знает какая компания, но все же… Оставаться одному…

— На телеграф покачу. Наших надо вызывать. Чао, Юрка!

— Дурак! Совсем дурак! — Бросили одного в какой-то дыре… Называется — чуткость.

В спортзал уже налезла вечерняя тьма. Дальних углов не видно, и только спортивный конь неясной тенью маячит на грани тьмы и света. Какое-то безголовое чудовище: растопырил деревянные ноги, вот-вот пустится вскачь. Звуки необыкновенно усилены: где-то скребутся мыши, а кажется, что работает лесопильный завод.

Юра по мере сил бесшумно обходит зал. Большой спортивный матрац. Лечь, что ли? Спать-то все-таки хочется. Ложится и даже ноги не распрямил: а мыши? Не хватает еще только, чтобы они шлялись у него по лицу. Что делать? Где-то был стол для пинг-понга. Вот он! Сопя и негодуя, он затаскивает матрац на стол. Так будет безопасней. Ложится и неожиданно для себя засыпает крепчайшим молодым сном.

Через час звонко щелкает выключатель. Под высоким, запаутиненным потолком вспыхивает пыльная лампочка. Входят директор, техничка и шофер. Тускло светит, но видно: посреди спортивного зала скорчившись спит Юра. Леонид Макарович заглядывает ему в лицо: мускулы на лице ходят ходуном, ресницы дрожат. Юра пытается проснуться, но не может.

— Нервишки-то шалят у молодого человека, — говорит Корсаков. — Накройте его, Саша.

Юру накрывают клетчатым пледом Манцурова. А Ванюше, который пристроился рядом, достается пестрое, сшитое из разноцветных лоскутков, прямо-таки абстракционистское одеяло технички.

— Подушка пока одна. Сегодня ночь протерпите, а завтра что-нибудь придумаем. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи.

— Свет, вероятно, надо выключить?

Ответа нет: и Ванюша успел заснуть. Зал погружается во тьму.

4

У подножья пологого, гладкого холма — рядок небольших домиков. Тот, который с антенной, так и дышит приветом и уютом. Стены опалублены и выкрашены, окна маленькие, но ясные и чистые, окаймлены расписанным кружевом наличников. Не чета соседним домам, с полуразвалившимися завалинками, с клочьями пакли, торчащей из пазов, с неживыми тусклыми стеклами. Дом — праздник, дом — мечта доброй хозяйки.

И еще отличает дом от остальных телевизионная антенна. Пучки мерцающих латунных трубок на вершине здоровенной мачты, прихваченной коваными скобами к углу дома. Что ж, снять ее будет не трудно. Приедут осветители и займутся. Отдерут скобы, ослабят оттяжки и спустят вниз, во двор. Там и полежит, пока будут идти съемки. Где тут хозяин? Надо его предупредить.

Во дворе пусто, зато сени битком набиты ребятишками. Они молчат и внимательно слушают, как кто-то ругается там, за толпой, внутри дома. Да это же радио. Чертовски натуральный звук — УКВ. Позвольте, позвольте! Ну да: «Сеньор Маркуци ставит новый фильм». Радиопостановка. И неплохая постановка. Тем лучше — легче будет разговаривать с хозяином.

— А ну, пропустите-ка меня, дети! — требует Юра и врезается в горячую стену из мальчишек и девчонок. — Позвольте, позвольте!

Еще плотнее жмутся друг к другу ребятишки, чтобы пропустить неизвестного дядю. Но за порогом их еще больше, и Юре уже некуда, просто некуда ступить. Он столбом застревает в дверях и решительно не знает, что ему делать дальше.

— Дяденька, не засти! Дяденька, отойди! — вопят те, кто сзади, а на них кричат те, кто впереди: — Тихо вы там, малышня! Мешаете!

— Вам хорошо, вам видно. А нам не видно. Дяденька тут приперся какой-то. Дарья Дмитревна! Дарья Дмитревна-а!

Юра чувствует, что его взяла за локоть крепкая и твердая рука.

— Выйдемте, гражданин! — слышит он сказанное вполголоса, и его тащат назад с неженской силой. Он ступает на босые ребячьи ноги и так, среди ойканья и воплей, вываливается обратно во двор.