Собольск-13

— Что такое? Попрошу без рук. Что такое? — смятенно бормочет Юра. Он не понимает, что с ним происходит. — Послушайте, вы!

Дарья Дмитриевна вытаскивает Юру на середину двора. В доме шум мгновенно угас, опять звучит громкий актерский голос. Взрыв смеха: актеры сказали что-то веселое.

У Юры ноет рука, он потирает ущемленное место. А та, что выдернула его сейчас из ребячьей толпы, Дарья Дмитриевна, высокая, жилистая женщина с грубым обветренным лицом, холодно рассматривает Юру.

— А что? И послушаю. Вот теперь рассказывай, что тебе запонадобилось, — невозмутимо говорит она.

Вышибалой в ресторанах ей бы служить. Или в цирке силовые приемы показывать.

— А почему вы меня тыкаете? Я не к вам пришел, я к хозяину. Где хозяин?

— Я хозяин. Чего надо? Ишь какой норовистый: пришел, всех взбулгачил и еще — не тыкайте. Да сколько вас в кило, сушеных?

— Очень хорошо! Очень хорошо! — зло радуется Юра. Сейчас он преподнесет вышибале новость. — Мы снимаем у вас антенну. Прошу иметь в виду.

— Какую такую антенну?

— Вот эту самую.

Юра хлопает ладонью по мачте. Хлыст недавно ошкурен, весь в потеках смолы. Юра чувствует, как ладонь прихватило тягучей, липкой массой. Он берется за носовой платок, оттирает, но куда там!

— Выдумщик ты, парень. Да кто тебе позволит?

— Позволите. Не позволите — заставим!

Дарья Дмитриевна пожевывает губы: ну, болтает!

— Вот что, однако: катись-ка ты отсюда! Пока цел. Слыхал?

Потом она никак не могла припомнить, как ей в руки попала метла. Стояла, видать, рядом, и руки сами потянулись к ней.

— Да как вы смеете! — заорал Юра, услышав свист прутьев. — Как ваша фамилия? Я запишу вас!

Он даже выхватил авторучку. А люди не любят, когда их записывают. Дарья Дмитриевна — не исключение.

— А я тебе запишу! — говорит она, и прутья свистят в опасной близости. Юре опахнуло щеку, шевельнулись кудри на голове.

Эта баба в самом деле собирается его бить. Кошмар какой-то. Юра пятится, потом не выдерживает и бежит. Бежит на улицу, где стоит спасительный газик.

— Гони! — дико кричит Юра и вваливается в машину. — Гони! Я ей сейчас покажу! Она у меня попляшет!

— Она — что? Зацепила тебя?

Ванюша видел манипуляции с метлой через открытую калитку. Звонко трещат шестерни, газик прыгает вперед.

Юра матерится — неумело, длинно и бессмысленно. Ванюша молча смотрит на него. Вот довела женщина человека, а? Сроду не матерился, а тут — на тебе! — показал себя во всей красе.

5

Мефистофель грустно попискивает. Манцуров задумчиво рассматривает морщинистое лицо директора этой деревенской школы. Надо отвечать, а Манцуров предпочел бы поработать со сценарием. Теперь, когда он видел натуру, он так хорошо, так ясно представляет себе весь сто сорок третий эпизод. Кое-что надо будет совершенно по-другому. Но ничего не попишешь — спрашивает гостеприимный хозяин. Надо выслушать и ответить. Расплатиться за гостеприимство.

Дело в том, что директор школы вздумал резать правду-матку. Сидел-сидел, слушал-слушал, смотрел-смотрел и вдруг объявил:

— Манцуров, а я ведь видел ваши картины.

— Да ну? — шутливо отвечает Манцуров. Что за манера — называть по фамилии. Мелочь, конечно, но задевает. Ведь так он называет своих старшеклассников.

— «Паруса» видел. И «Подводное царство» видел.

— Ну и как? — неохотно спрашивает Манцуров.

— Не то.

— Не то?

— Не то, — твердо говорит Леонид Макарович.

Мефистофель внезапно клокочет и сразу затихает: трубка вынута изо рта.

— А что такое «то?» Дорогой мой, вы знаете, что такое «то»?

— Вы, правы, конечно. Я — профан. Признаю и простите великодушно. «То» — это реализм. Прямая и жестокая правда. Горькая и ни в коем случае не подслащенная.

— Уж не хотите ли вы сказать, что я делаю не фильмы, а сласти?

Вот так и надо с ними, доморощенными критиканами: прямо, в упор. Небось, не посмеет сказать «да».

Леонид Макарович молчит некоторое время. Собирается с мыслями или переводит дух.

— Хочу, — выговаривает он, отводя глаза, но, тем не менее, довольно решительно. — Именно это я и хочу сказать, Манцуров.

— Однако! Дорогой мой!

— Да вы не сердитесь. Я с глубочайшим уважением. Позвольте вам правду сказать?

— Позволим, Федор?

— Пусть валяет, — сонно кивает Гаев.

— Валяйте вашу правду, — неохотно разрешает Манцуров. Сейчас начнется. Вот так оно и получается: куда бы ни приехали, всяк норовит высказать свое мнение. Тысяча мнений, а что в них проку для работы? Сценарий вот лежит, и мысли улетучиваются…

Разметав руки, далеко протянув ноги, безразличные гости сидят на диване в учительской. Ждут, когда подъедет вся киноэкспедиция.

— Однажды я сказку читал. Впрочем, может быть, и не сказку, а что-нибудь другое. Не помню, какой уж там жанр был. А сюжет такой: в лесном домике живет маленькая девочка. Ее очень любит лесник. Он добрый человек. И когда девочка спит, лесник уходит в лес и раскладывает под цветы конфеты. — Гости рассматривали его спокойными глазами. Любопытства не чувствовалось. — Извините, у меня сухо получается. В сказке все было гораздо красивее, поэтичнее. Я так не умею.

— Там приукрашено было. Понятно. Двигайте дальше, — говорит Гаев.