Собор

Зачеплянка полюбилась Веруньке еще и тем, что тут люди, как и в степях, рано встают, восход солнца не просыпают.

Дружно они с Иваном живут, надежно себя с ним чувствует Верунька. Есть люди во всем надежны — таков и он. Без стеснения хвалится перед товарищами, как он удачно ее выбрал, не так, мол, это просто, выбрать хорошую подругу жизни, а он сумел. И действительно уважает, жалеет жену, с тех пор, как поженились, еще ни разу руку на нее не поднял, хоть нрава горячего, задиристого. Даже с директором порой вступает в перебранку, особенно за сквозняки в цехе, от которых Верунька часто простужается. Сквозняки, правда, до сих пор остались, но ведь ей забота Ивана дорога, эти слова его: «Береги здоровье, Верунька, и на внуков. Их тоже надо будет колыхать».

В такое же прозрачное, как ныне, утро уезжал, вся улица вышла провожать его в Индию, а он, подавляя горечь разлуки, весело бросил чемодан в машину, помахал на прощанье сынам своим, Баглайчатам:

— Вы ж смотрите тут: будьте рыцарями!

Сладко спят рыцари, жаль их будить. Наскоро приготовила им завтрак, забежала еще к соседке, к Лесе-фронтовичке, попросила присмотреть за ними, так как старой Баглаихе что-то занедужилось.

Уладив домашние дела, поспешила на завод. За детей спокойна. Будут присмотрены, раз Леся взяла это на себя. Всех ближе Веруньке здесь подруга эта — Леся Фоминична, у которой с фронта половина лица в багровом шраме. Внешне суровая, сдержанная, фронтовичка с первого знакомства вызвала у Веруньки искреннюю симпатию. И не обмануло Веруньку первое впечатление.

Девчушкой ушла Леся на фронт, и всей Зачеплянке известно, что была у нее на фронте любовь, которая, наверное, кончилась бы замужеством и счастливой семейной жизнью, если бы, уже в последний год войны, не погиб ее комбат, — пал он смертью храбрых за освобождение небольшого, так и не увиденного им польского городка. На окраине этого городка вместе с другими комбат и похоронен, о чем Леся долго не имела сведений, так как еще раньше была ранена и находилась в госпитале. Лишь после войны, в результате длительной переписки, удалось ей установить точное место захоронения комбата. Будущей весной собирается она поехать в Польшу, положить на могилу любимого цветы. Комбат в биографии Леси существует открыто, в поселке металлургов ни для кого он не тайна, а вот о другом интимном эпизоде из жизни фронтовички никто, кроме Веруньки, не знает. Вернулась Леся в родную Зачеплянку осенью 1945 года в гимнастерке, увешанной медалями, с обожженной щекой, которая до сих пор будто горит, придавая лицу всегда суровое выражение. Несмотря на пылающий след (а может, именно благодаря ему?) проявил к фронтовичке интерес молодой воспитатель из ремесленного училища, настойчив оказался в желании ближе с ней познакомиться. Строгость и неприступность учительницы не испугали молодого человека, не помешали ему предложить Лесе свою юношескую дружбу. Как-то осенним вечером парень тот провожал Лесю домой, на Веселую, и уговорил ее пойти побродить за поселком, в кучегурах. То была первая и последняя их прогулка. До сих пор не может себе Леся простить тот вечер, носит его в душе, затаив, словно грех. Только Веруньке открылась греховной своей тайной, в подробностях рассказав подруге, какое странное нашло на нее затмение, как ее сердце, неожиданно распаленное, жаждущее дружбы, тепла, уводило ее шаг за шагом все дальше в кучегуры, в темноту осеннего вечера. Не за душой, за телом его пошла, но это ей стало ясно лишь много позже! Парень ведь и вправду чем-то волновал ее, нравилась Лесе его энергия, жизнерадостность, то, чего не хватало ей самой, так рано подкошенной, измученной горечью утраты. Фронтовичке льстило, что, несмотря на ее изуродованное лицо, юноша все же тянется к ней, добивается ее взаимности. Видимо, не в шутку увлекшись, он был упорен в своих домоганиях, и ей казалось, что за искренность чувства можно простить даже некоторую грубоватость его юношески пылких домоганий… А потом та вроде бы совсем невинная его бестактность. Бестактность, высказанная в форме легкой шутки, впрочем, довольно распространенной в те времена среди тылового люда, когда речь заходила о девушках-фронтовичках. Но это касалось не только Леси, это задевало и комбата, ее фронтовую любовь. «Разве ему не все равно?» (Ему — то есть комбату…) Безудержно домогавшийся ее ответного чувства, понял ли он хоть впоследствии, почему вдруг Леся так вспыхнула и возмущенно-резко оттолкнула его от себя? «Чего ты? — искренне удивился он. — Что я такое сказал?» — И опять вернулся к своей грубой шутке: «Ах, тебе не все равно, потому что ты спала с ним в землянке!..» — «Ну и что? Спала! Спала!» — И гулкое эхо пощечин, пожалуй, даже птицы перелетные слышали, стремительно проносясь над кучегурами…

Все там и умерло среди ночных кучегур.

И только спустя несколько лет Леся открыла свою тайну Веруньке, почувствовав, что ее поймут, и не ошиблась.