Собор. Роман о петербургском зодчем

Князь Кочубей, увидев этого гостя, поспешно поставил свой недопитый бокал на поднос лакею и тоже поспешил к двери.

– Николай Михайлович, сердечно рад вас видеть!

– Здравствуйте, здравствуйте! – Вошедший пожал руки обоим и изящно поклонился дамам на софе, при его появлении прекратившим свою беседу. – Князь Николай Владимирович, мое почтение. Рад вас видеть, князь Василий Петрович! Ну, Николай Владимирович, знаете, я чего угодно ожидал, собираясь взглянуть на ваш новый дом, однако же это… Примите мои восторги! И знайте, что из моих знакомых ваш дом никто домом не величает. Все говорят: «Дворец князя Лобанова-Ростовского!»

Вошедший был человеком знаменитым, и не только в Петербурге. Это был не кто иной, как Николай Михайлович Карамзин, историк и писатель, автор не так давно потрясшей общество «Бедной Лизы», составитель «Истории государства Российского».

Обмен любезными словами продолжался несколько минут и был прерван одной из дам, сидевших за карточным столом. Она, заметив Карамзина, привстала в кресле и воскликнула:

– Сударь мой, Николай Михайлович, что же вы в сторонке от нас встали, да с одним князем Василием и князем Николаем Владимировичем беседу ведете? Извольте-ка сюда, я вас давненько не видала, а глаза мои слабоваты становятся, чтобы на вас смотреть издали!

Некоторая бесцеремонность в обращении, допущенная дамой, никого не смутила и не обидела. Карамзин улыбнулся и, легко шагая, приблизился к мраморному столику. За ним, кроме дамы, окликнувшей писателя, расположились еще трое мужчин, двое – пожилые солидные гренадеры, один в полковничьем, другой – в генеральском мундире, третий – молодой человек лет тридцати или чуть поменьше, с полным свежим лицом, темными курчавыми волосами и в маленьких круглых очках. Все трое привстали, раскланиваясь с Карамзиным, и тот ответил им таким же поклоном, одновременно поднося к своим губам руку дамы, обтянутую лиловой шелковой перчаткой.

– Рад вас видеть, дорогая Наталья Кирилловна! – произнес он очень просто, без ложной любезности. – Мое почтение, господа. А, Петр Андреевич, и вы здесь! Что так? Вы не любитель были княжеских салонов.

Молодой человек, к которому обращены были последние слова, немного покраснел, потупился и пробормотал:

– Ну, мог ли я не прийти полюбоваться на сие чудо – дом князя Лобанова-Ростовского…

– Это я Петра Андреевича привела с собою! – заявила Наталья Кирилловна. – Он, сударь мой, нынче в моей свите, я никуда его от себя не отпускаю. И вас теперь не отпущу, Николай Михайлович. Садитесь-ка да составьте нам с господами партию. И вы, князюшки, пожалуйте! Будет вам курить да тянуть шампанское! Николай Владимирович! Прошу! Князь Василий, будь любезен…

Это приглашение, а вернее сказать, приказание все трое мужчин восприняли весело и, не заставляя даму его повторять, уселись к ней за столик. Они знали, что возражать бессмысленно.

Наталья Кирилловна Загряжская, родственница Кочубея, была женщина примечательная. Ей было семьдесят лет, но даже те, кто это знал, с трудом этому верили. При самом ярком освещении ей нельзя было дать больше пятидесяти, а ее туалеты, умение держаться, легкость походки, свободная смелая речь совершенно сбивали с толку человека постороннего.

В этот вечер на ней было черное с сиреневым платье, совершенно закрытое, но столь изящно сшитое, что выглядело легким бальным туалетом. Голову ее, породистую, красивую, обрамленную пепельными буклями (никто так и не мог догадаться, чем же она моет волосы, чтобы придать им такой оттенок и скрыть седину), украшала наколка: пышный черный бант с лиловыми кружевами, пеной рассыпанными по затылку. С левого плеча небрежно скользила, обвивая руку, шелковая сиреневая шаль. Словом, Наталья Кирилловна была одета смело, но ни одна напыщенная ханжа не посмела бы шепнуть своей приятельнице в порыве самой неистовой зависти, что туалет Загряжской вульгарен или «не по возрасту». В этом наряде все было «очень» и все «в меру».

– Так вам, любезный Николай Михайлович, понравился дворец сей? – раскладывая карты, без предисловий спросила Загряжская.

– Дворец этот – чудо! – совершенно серьезно сказал Карамзин. – Вы знаете, я много нахожу чудесного среди строений Санкт-Петербурга, но надобно заметить, что в этом доме есть много особенного. Он весьма нынешний, в духе лучших веяний моды и построен и украшен, однако если вдуматься, то в этих прекрасных залах есть что-то доселе нам неведомое. Совершенно, я бы сказал, новое. Тут все дышит ампиром, однако же и в рамки его не вмещается.

– И я, и я заметил это же! – воскликнул молодой человек, названный Петром Андреевичем. – Тут ничто не сковано традицией, канон скорее намечен, чем соблюден. Архитектура сия свободна!

– Любимое словцо ваше, Вяземский, – «свободно», – без всякого раздражения, с небольшой улыбкой заметил князь Кочубей. – Вам бы только о свободе поговорить.