Собор. Роман о петербургском зодчем

– Да не мешают… – пожал плечами Карамзин. – Оленин объяснил мне: там что-то не так ложится – купол вроде бы опору имеет не такую, как обычно. Ну так и что в том? Разве все делается в мире по-старому? Разве нельзя ничего нового изобрести? И мне так славно думать, что такое грандиозное и совсем новое здание, как этот собор, будет в России возводиться, вот уже возводится! Я к вам сюда ехал, так еще гул раздавался оттуда, из-за забора высоченного – сваи забивали… Разве это не диво – на болоте такую громадину ставят! А что француз ставит – так в этом ли дело? Вдуматься – и это хорошо, значит, хороша в России почва для новой мысли, для смелых затей, не то бы сюда ваш белобрысый гений не приехал…

– Как вы иногда говорите, Николай Михайлович! – проворчал Вяземский, все еще обиженный на Карамзина. – Послушать такие ваши речи, так вы – самый передовой человек.

– Да уж от века нашего я не отстану! – улыбаясь мягкой улыбкой, заметил Карамзин.

В это время один из слуг, быстро пройдя через салон, подошел к хозяину и, нагнувшись, что-то тихо ему сказал почти на ухо. Николай Владимирович слегка передернулся, недоуменно поднял брови и довольно поспешно встал из-за стола.

– Простите, господа, – обратился он к своим гостям. – Вынужден вас оставить. Неожиданно меня почтил посещением сам великий князь Николай Павлович. Вроде бы, проезжая мимо, решил заглянуть.

И он вышел из салона.

– Принесла нелегкая! – еле слышно прошептал Вяземский.

– Как это он так, не предупредив, пожаловал? – изумилась во всеуслышание Загряжская. – В бытность мою фрейлиной при дворе так поступать было не принято. Что за воспитание!

Остальные лишь ошарашенно молчали.

В это время князь Лобанов-Ростовский был уже в зале, где за минуту прекратились танцы, и вся толпа гостей, почтительно расступившись, образовала полукруг возле августейшего гостя.

Царевич Николай Павлович, двадцатипятилетний красавец, высокий, породисто белокурый, стоял посреди сияющего серебром и хрусталем, светлого, как дворец феи, танцевального зала, держа под руку свою молодую жену, которая оглядывалась вокруг с нескрываемым восхищением.

Поприветствовав царевича и спокойно, с чувством собственного достоинства выслушав его ответное приветствие и шутливое извинение за неожиданный визит, князь спросил новых гостей, как они нашли его особняк.

– Невозможно описать, как он удивляет и пленяет! – искренно проговорила великая княгиня. – Поздравляю вас, князь, – это один из лучших дворцов Петербурга!

Николай Павлович, чуть улыбнувшись, ласково кивнул молодой жене, затем серьезно посмотрел на Лобанова-Ростовского и сказал, неторопливо обводя взглядом гостей, как только что обводил взглядом лепку потолка и изысканные узоры карнизов:

– Я сам не отказался бы иметь такой дворец, князь. Он и царю под стать… Во всяком случае, я скажу его величеству, моему брату, чтобы он за этим архитектором смотрел получше, чтоб его не сманили отсюда в какую-нибудь иную державу… Однако же не будете ли вы любезны показать нам с супругой и другие апартаменты, не то мы видели лишь лестницу, пару салонов да вот этот зал. Мы посмотрим и не станем более злоупотреблять вашим гостеприимством.

Сказав это, он довольно весело кивнул гостям и в сопровождении Николая Владимировича, все так же прижимая к себе локоть великой княгини, прошел в смежный с залом белый салон, затем в следующий и пропал в длинной анфиладе покоев.

Князь Кочубей, незаметно проскользнувший в зал, вышел на его середину, еще свободную, повернулся лицом к хорам, где застыли раззолоченные лобановские музыканты, и на правах хозяйского приятеля махнул им рукой:

– Мазурку!

Взвилась музыка. Зал ожил, вновь наполнился танцем, и бурное движение танцующих, как теплая струя, смыло легкий холод напряжения, на несколько минут заливший серебряное царство феи.

VII

– В шкафу места уже скоро не будет! Покупай еще один. Не то куда мы будем их ставить?

Говоря это, Элиза как можно выше поднимала над головой свечу, чтобы осветить верхнюю полку небольшого книжного шкафа, куда Огюст в это время старательно вставлял толстый старинный том в истрепанном кожаном переплете.

– Принимаю как упрек твои слова! – вздохнул он, соскакивая с табурета и старательно одергивая на себе халат. – Я понимаю, что покупать столько книг, когда у тебя нет даже вечернего платья, не говоря уже об украшениях и о собственной карете, – чудовищный эгоизм. Но, Лиз, я всю жизнь мечтал о библиотеке… Собрал немного книг в Париже и почти все продал, чтобы было на что сюда уехать… Ты прости меня! Я не виноват, что они такие дорогие!

Не говоря ни слова, Элиза прошла со свечой из кабинета в гостиную, поставила свечу на стол и только потом, улыбаясь, обернулась:

– А если я не прощу? А если стану требовать бриллиантов, жемчуга? Если затопаю ногами и скажу, что не желаю больше ходить пешком по этим скверным тротуарам и прыгать через лужи? Что ты тогда станешь делать?

Он поставил возле стола тяжелый стул, который старательно притащил из кабинета, и, переводя дыхание, ответил:

– Тогда я встану на колени и попрошу еще немного подождать.