Собор. Роман о петербургском зодчем

– Вот видишь! – Элиза сморщилась. – Так какой же мне прок бунтовать? Все равно ты не переменишься. Но если говорить серьезно, то мне ведь ничего не нужно, Анри. В вечернем платье мне некуда ходить, украшения некому показать, а ходить пешком я очень люблю, так же как и ты. Лучше покупай книги. Ведь кое-какие из них и я могу прочитать.

– Опять упрек! – воскликнул с досадой Огюст. – И этот еще похуже. Да, некуда пойти, некому показать… Ну хочешь, хоть завтра пойдем куда-нибудь. В театр пойдем? А?

– А потом на тебя станут показывать пальцами? – Черные глаза Элизы только на миг блеснули вызовом. – Здесь ведь еще хуже, чем в Париже. «А вы видели, с кем он был?» – «А что это с ним была за девица?» – «Ба! Да он притащил в Петербург любовницу! Точно здесь не мог найти!» Думаешь, будет иначе?

– Мне на это плевать! – в бешенстве вскрикнул Монферран.

– Не плевать тебе, Анри, и не притворяйся, тебе это не идет. Никогда не шло. – Она спокойно вытащила из вазочки, стоявшей на камине, букет лилий и принялась маникюрными ножницами подрезать их стебли. – Ты стал известен. Тебя представили ко двору, назначили придворным архитектором. О проекте собора, о строительстве говорит весь город. И ты согласишься себя скомпрометировать? Чего ради?

Он опустил голову. Вид у него при этом сделался такой обиженный, что Элизе тотчас стало досадно, как если бы перед нею был ребенок, которому она незаслуженно причинила боль. Она подошла к нему сзади, обвила его плечи обеими руками и белой лилией на тонком стебле пощекотала кончик его носа.

– Не дуйся! Это ужасно, когда ты вот так дуешься. И не думай о том, о чем сейчас думать не стоит. Разве ты не видишь, что мне и так хорошо?

– Тебе хорошо? – Он взял у нее лилию и обернулся. – Ты уверена? Или ты только так говоришь, Лиз?

– Только так я бы говорить не стала, Анри. Нет, правда… Я сейчас удивительно спокойна. Я никогда столько не думала, сколько сейчас. Думаю, думаю и умнею. Просто самой странно. Уже скоро стану совсем умной. И еще читаю, как никогда, много. Чуть меньше тебя. Вот прочитала Дидро, и такие мысли полезли в голову, даже жутко… Только мне бы хотелось больше говорить с тобой о том, что я читаю, а я боюсь.

– Чего ты боишься?

– Боюсь, что ты станешь снисходительно пожимать плечами, а то и засмеешь мои рассуждения. Хотя, помнишь, в саду ты надо мной не смеялся… Я научилась думать с тех пор, как знаю тебя. Знаешь, уже тринадцать лет, как мы познакомились. Там, в Италии…

– Тринадцать лет! – ахнул он. – Не может быть!

– Да… Тринадцать лет и пять с половиной месяцев. И все это время я учусь думать. Но научилась недавно. Из-за книг! Ты покупай их, они лучше бриллиантов. От бриллиантов глупеют, а от книг наоборот. Послушай, поставь лилию в воду, а то ты в этом длинном халате, с этой лилией и со своими кудрями похож на архангела Гавриила.

– Курносый архангел! Фу, какое кощунство!

Он сунул цветок в воду, ловким движением подхватил Элизу на руки и, не обращая внимания на ее испуганный и возмущенный возглас, уселся с нею на диван.

– Тебе же тяжело! – закричала она.

– Нисколько. Ты удивительно легкая. У тебя все легкое. Тело, волосы, которых так много, характер, который кажется таким твердым, как будто он железный. Послушай, только не сомневайся во мне, а? Сейчас еще все решается, но когда у меня будет почва под ногами, мы с тобою обязательно обвенчаемся, Лиз. Ты мне веришь?

– Верю.

Он поцеловал ее.

– Умница ты… Удивительная умница! Наверное, ты умнее меня… А я… Ах, как много я уже самому себе напортил!

Это восклицание вырвалось у Огюста нечаянно, и он тут же пожалел о нем, ожидая, что Элиза приступит к нему с расспросами. Но она молчала, ласково ероша его волосы, спокойно и грустно глядя ему в глаза. И он вновь заговорил, сознавая, что теперь уже должен выговориться.

– Мое положение, Лиз, сейчас отвратительно! – медленно, с трудом произнес он. – Ты говоришь – «известен», «говорит весь город»! Да, говорить-то они говорят, а что говорят… В Академии меня многие терпеть не могут, а я своим мерзким характером и заносчивостью только им помогаю… Иные меня просто ненавидят!

– Но в мире еще не было гения, который прожил бы, не испытав чужой ненависти, – напомнила Элиза.

Огюст вспыхнул:

– Ты называешь меня гением… Откуда ты знаешь?

– А ты откуда? – Ее глаза смеялись, излучая свет.

– Я – это я! – Он упрямо мотнул головой. – Мне это, верно, дано знать свыше, если это так… А может быть, я сумасшедший, и тогда мои дерзновенные замыслы – бездна, пустота… Я сомневаюсь, понимаешь? А ты – нет? Ты же ничего не смыслишь в моем искусстве!

– Совсем ничего! – Элиза опустила голову ему на плечо, продолжая теребить его кудри. – Ничего, Анри, кроме того, что твоя душа, такая упрямая, такая жадная, такая бестолковая и смешная, в чем-то совершенно слепа, а в чем-то твоем объемлет весь мир. Разве это не гениальность?

– Элиза, откуда ты знаешь мою душу? Я сам ее не знаю и боюсь…