Собор. Роман о петербургском зодчем

– О, много чего! – охотно отозвался Вигель. – Вы там названы полным невеждою, у вас будто бы нет должного образования, и все ваши утверждения об окончании специальной архитектурной школы – вымысел, то есть ложь…

– Что-о-о?!

– Да постойте же, это не все. Написано, мсье, что вы – авантюрист, сумевший обмануть высокое начальство и занять незаслуженно высокое положение. И поведение ваше якобы во многом недостойно, – к примеру, вы носите орден Почетного легиона, а на самом деле вас им никогда не награждали… Начальству вашему дается совет разобраться в ваших делах и понять, какому негодяю оно доверилось… Ну и множество еще тому подобных фраз, – право, всего я и не помню.

В этот момент архитектору показалось, что начальник канцелярии шутит либо добавляет что-то от себя, однако бледное лицо Вигеля было совершенно серьезно.

– Этого не может быть! – запальчиво и растерянно воскликнул Монферран, когда Вигель замолчал. – Кто… кто это подписал?! Кто посмел написать такое?!

– Написал человек, который вас знает, вот что хуже всего, – проговорил Филипп Филиппович. – Записка была подана господином Модюи, членом нашего Комитета и, ежели вы знаете, членом-корреспондентом французского Королевского института. Должен сознаться, все написанное произвело впечатление на Академию.

Если бы в эту минуту треснул потолок комнаты и на голову Огюсту полился огненный дождь, и то он не испытал бы подобного потрясения. Имя, названное Вигелем, заставило его на миг задуматься, не сошел ли он с ума… Комната закружилась вокруг него… В ушах раздался чудовищной силы звон, и он что есть силы стиснул руками виски, чтобы не свалиться в обморок. Прозрачные струйки пота полились по его лбу, щекам, подбородку…

– Вам дурно? – с деланым испугом спросил Вигель, привставая в кресле.

– Нет, что вы! Мне даже весело! – Огюст говорил и не узнавал своего голоса – он стал вдруг сухим и колючим, жестким, как у человека злого и уже немолодого. – Да, да, Модюи… Он меня действительно очень хорошо знает. И что совет Академии? Ведь сегодня… Какое же число? А! Двадцать четвертое. Что предпринял совет?

Вигель вздохнул:

– Ну что вы хотите? Оленин тут же, на другой же день, собрал по этому поводу совещание. Дело-то нешуточное…

– И что решило совещание? – спросил Монферран, с самым равнодушным видом доставая платок и вытирая лицо и шею, совершенно мокрые от пота.

– Совещание, – сказал Филипп Филиппович, – отметило, что записка к архитектуре имеет весьма малое отношение, а является нападением одного архитектора на другого, то бишь, как выразился кто-то из них, спор архитекторов. Хм!

– А господин Модюи что сказал на это? – поинтересовался Огюст. – Защищал ли он свою принципиальность?

– А его там не было! – рассмеялся Вигель. – Как только записку прочитали, сей господин исчез… А совещание решило в конце концов, что в таком деле и вас надобно выслушать, а самое главное, дело это подведомственно Комиссии построения, и записку туда и надо передать.

– Слава Богу! – вырвалось у архитектора. – Бетанкур поймет, что к чему.

– Бетанкур уже понял. – Филипп Филиппович взял новую понюшку табаку из небольшой серебряной табакерки и, понюхав его, опять весь покривился. – Ну и табак… Просто порох какой-то! Да, вот… генерала записка привела в самое дурное расположение, смею вас уверить. Я в жизни своей не слышал, чтобы он так крепко выражался. Больше всего его взбесило как раз то, что мсье Модюи, состряпав свой опус, представил его сразу совету Академии, а самому генералу даже не показал. А ведь Бетанкур – начальник и над Модюи, и над строительством собора. Такого удара по самолюбию наш генерал не получал ни разу. Оленин теперь, полагаю, будет что есть силы стараться его успокоить… Господину президенту Академии ни с кем не хочется ссориться. Но Модюи-то как решился нажить себе такого врага? Покровители у него могучие, и во Франции, и здесь, и все же… Надо иметь уж очень веские причины для подобного выступления.

Огюст весь вспыхнул.

– Значит, вы верите, сударь, тому, что он написал?! Вы верите, что его на это толкнули честность и любовь к истине, да?

– Помилуйте, Август Августович! – завопил чиновник. – При чем тут истина? Не трогайте старушку во гробе ея! Я не то имел в виду. Я хотел сказать, что у этого господина, видимо, есть веские причины не любить вас. Я угадал?

– Будь я проклят, не знаю! – У Огюста уже не было сил сдерживаться, он и так сделал все, что только мог. – Не знаю, можно ли назвать веской причиной нашу с ним ссору, происшедшую семь с лишним лет назад. Это он меня оскорбил тогда, а не я его. Правда, я собирался его убить… Но, клянусь вам, только делал вид, в мыслях у меня такого не было. А вот теперь, да, теперь я убью его!

И, выпалив эту сумасшедшую фразу, он вскочил с кресла и выбежал из комнаты, не успев заметить удовлетворенной усмешки Вигеля.

VIII

Темнело. За небольшими оконцами конторского сарайчика продолжала свой посвист бесконечная, нудная, унылая февральская метель.