Собор. Роман о петербургском зодчем

И вот именно с ним Огюст ухитрился сцепиться вскоре после издания своего нашумевшего альбома.

Поднимаясь однажды по лестнице Академии художеств, Монферран услышал доносящиеся с верхней площадки голоса и, вскинув голову, увидел стоящих возле лестничной балюстрады Михайлова и Росси. Они говорили о чем-то отвлеченном, однако, кинув взгляд вниз, Михайлов вдруг усмехнулся и пробормотал, наивно думая, что его театральный шепот не донесется до середины лестничного пролета:

– А вот и наш маленький чертежник пожаловал! Интересно, каким же одеколоном от него повеет на этот раз? Если бы его познания в архитектуре равнялись его познаниям в парфюмерии, то вероятно…

Он не договорил, ибо Росси бесцеремонно дернул его за полу фрака и, расширив свои и без того большие глаза, прошипел:

– Андрей Алексеевич, голубчик мой, если бы ваш слух остротою равнялся вашему обонянию, вы бы не позволяли себе, вероятно, таких оплошностей. Тише! И, извините, мне пора!

Поспешно раскланявшись, Росси стал спускаться вниз по лестнице, между тем как его собеседник исчез в широких дверях, соединявших площадку лестницы с длинным коридором.

Огюст, понявший весь диалог архитекторов от слова до слова, невольно замедлил шаги, ибо у него от обиды и злости задрожали колени, однако ему удалось не перемениться в лице и почти не покраснеть. Он хотел, как всегда, раскланяться с Росси и пройти мимо, но злоба подхлестнула его, и он, поздоровавшись, остановил Карла Ивановича и глухим от внутреннего напряжения голосом спросил:

– Послушайте, мсье Росси, за что этот уважаемый господин, с которым вы сейчас говорили, проявляет ко мне такое презрение? Чем я его заслужил?

Росси немного смутился, но ответил очень мягко и спокойно:

– Отчего вы спрашиваете меня, а не самого мсье Михайлова?

– Оттого, что вы кажетесь мне человеком правдивым! – резко пояснил Огюст. – И извольте все же ответить! Мнение мсье Михайлова об одеколонах меня не интересует, черт возьми! Но отчего он сомневается в моих профессиональных знаниях?

– Вы сами дали к тому повод, – негромко сказал Росси.

– То есть? – В голосе молодого архитектора звучал вызов.

– Ваш столь поспешно опубликованный альбом, где нет никаких конструктивных решений, а лишь демонстрируется ваше блестящее владение карандашом, знание стиля и талант декоратора, позволил думать, будто вы проекта не сделали, мсье, а лишь нарисовали картинку собора, – проговорил Росси, не опуская глаз под яростным взглядом Монферрана. – Зачем было так спешить? Получилось, что вы просто похвастались. Это, конечно, не означает, что вы плохой архитектор, но многих раздосадовало ваше тщеславие.

– Тщеславие?! – вскрикнул Огюст, окончательно взбешенный этими словами. – Да разве не вправе я был показать работу, над которой столько бился?! А конструктивна ли она и верно ли я решил инженерные задачи, покажет строительство! И как вы смеете называть меня тщеславным, если каждый из вас возненавидел меня именно за то, что этот проект поручили составить не ему?!

Карл Иванович вздрогнул, и его спокойные глаза вдруг огненно блеснули.

– Это уже слишком! – воскликнул он. – Меня, молодой человек, в этом не вините: я не испытывал и не испытываю неудовольствия от чужих успехов. И обвинять всех прочих у вас тоже нет оснований. Плохо вы начинаете свою службу, мсье, и коли дальше так будете продолжать, вас и в самом деле возненавидят!

– Не учите меня и не давайте советов! – Голос Огюста зазвенел и сорвался, лицо его залила краска. – Шепчитесь обо мне на лестницах и, если вам угодно, нюхайте, чем я надушился, но не суйте нос в мою душу, мсье! Я слышал, у вас большое семейство, ну так и занимайтесь воспитанием собственных детей, а я обойдусь без вашего воспитания и без ваших забот!

И, резко повернувшись, он взлетел вверх по лестнице.

Потом, придя в себя, Огюст кусал себе локти от досады. Господи помилуй, что с ним стало, что он восстановил против себя человека, прежде настроенного к нему миролюбиво? И ведь кинулся не на Михайлова, а именно на Росси, потому что Росси, а не Михайлов попался ему на дороге… Но ведь это выходка сумасшедшего!

Об этой ссоре он рассказал в тот же вечер Элизе, и она без раздумий сказала:

– Извинись.

– Не знаю, удобно ли… И не смогу я! – отрезал, отвернувшись, Огюст.

– Но ты же оскорбил его совершенно ни за что. Ну, ошибся он, подумав, что ты опубликовал альбом из тщеславия…

– Не ошибся! – закричал молодой человек, краснея, как обычно, от волос до воротника. – И из тщеславия тоже… А ему какое дело?!

– Ну, никакого, Анри, никакого, так ведь он сам тебя и не обвинял. Ну извинись перед ним, прошу тебя!

– Ни за что!

И он убежал в свой кабинет, яростно хлопнув за собою дверью.

После этого они раскланивались с Росси более чем холодно и никогда ни о чем не разговаривали.

И вот теперь Росси станет его судьей вместе с другими зодчими, тоже к нему не расположенными! Но остальным, он это знал твердо, едва ли удастся его посрамить – он уже видел, кто из них чего стоит, кто и что сможет сказать.