Собрание сочинений

В четыре очнулся от неглубокого сна. Развернул к стене будильник. Минут через, как ему показалось, десять, снова уснул. Половина шестого. Перевернулся на живот. В семь проснулся и встал с постели. В одном он с сомнологом был согласен: днём помнить о бессоннице нельзя. Жизнь разрушается, если жить в ожидании ночи. Жить в ожидании ночи невозможно. Строгий диктат, только он работает. День после бессонной ночи превращается в долгий и мучительный путь к кровати, но шансы уснуть существенно возрастают, если не давать себе никаких поблажек. Никакого дневного сна, никаких перенесённых встреч. Можно, как выясняется, выдержать очень многое, проспав всего три часа. Зомби вполне способен внешне производить нормальное впечатление.

Он побрился и почти не порезался. Стоя съел несколько бутербродов. Положил в сумку полотенца и одежду для офиса. Надел спортивные штаны и свитер. И вот перед нами бодрый мужчина средних лет, в семь утра направляющийся на велосипеде в спортзал, чтобы потренироваться перед работой! Порядок и дисциплина.

Когда он подъехал, они ещё даже не открылись. У входа стояла женщина примерно его лет. У неё была белая сумка с логотипом «Хагабадет», которую люди носят, чтобы продемонстрировать, что они сюда ходят. Припарковавшись, он её узнал: это была одна из сестёр Густава.

– Доброе утро, Шарлотта, – сказал он, надеясь, что это не Хелена. Насколько ему было известно, одна из них живёт в Эргрюте, а вторая вышла замуж за какого-то полукровку из сконской деревни, где они сейчас разводят лошадей.

– Здравствуй, Мартин, – сказала Шарлотта фон Беккер. – Ты тоже встаёшь с петухами?

– В моём возрасте надо всеми силами предотвращать распад.

– Совершенно верный подход. Я здесь из тех же соображений.

– Но ты выглядишь так, как будто тебе вчера исполнилось тридцать пять. – Что было почти правдой.

Шарлотта улыбнулась и сообщила, что тренируется по системе «Классикер» [167].

– В марте была Васалоппет [168], а несколько недель назад Вансбрусиммет [169]. В сентябре будет забег Лидингё, но бегать мне почему-то скучно. Обычно я слушаю аудиокниги, но это почти не помогает.

Девушка в тенниске открыла двери изнутри. Они направились в соответствующие раздевалки.

– Передавай привет Густаву! – крикнула на прощание Шарлотта.

* * *

Мартин ходил по офису из угла в угол, когда в дверном проёме появилась практикантка Патрисия.

– Вы послушали группу? – спросила она.

– Что?

– Я отправляла ссылку на группу, которую мы можем пригласить на праздник. – На его лице, видимо, появилось выражение непонимания, и она уточнила: – У них джаз и многоголосный вокал.

– Конечно, конечно. Всё наверняка будет хорошо.

– То есть мне их заказывать?

Он жестом показал: да, ты за это отвечаешь.

– Может быть, вы всё же послушаете?

– Я знаю, кто имеется в виду, – соврал Мартин. – Хорошая группа. Зовите. – Он же не контрол-фрик, которому нужно проверять всё до последней мелочи, и неважно о чём речь – о празднике, жизни собственных детей или издательском проекте. Он не шлёт бедняге-дизайнеру письма с просьбой сделать оттенок белого на толику теплее. И не всегда сидит до рассвета, продумывая аннотацию. Восьмидесятые, когда никто не смотрел на часы и все торчали на работе до ночи, вместо того чтобы идти домой и жить другой жизнью, закончились.

Он поискал в телефоне номер человека, который занимался помещением для вечеринки. Но передумал и отложил мобильный в сторону. Вместо этого загуглил «дача + Готланд». Баснословные цены за недельное проживание. Вспомнил, что летом Готланд оккупируют жители Стокгольма, и запросил «дача + Костер» [170]. Или, почему бы нет, Дания? Он может взять с собой Густава. Или Франция? На Ривьере было бы отлично. Снять дом. Взять детей. Несколько долгих недель под этим сумасшедшим небом.

Рука снова нашарила телефон и набрала номер Густава. Он прождал минимум двадцать гудков, прежде чем отключиться.

В помещении было тепло. Палило солнце. Всё вокруг приобретало чётко очерченные контуры: беспорядок на столе, тонкий слой пыли на экране компьютера, следы кофейных чашек на столике возле дивана и кресел. Цвета парижской картины Густава пылали, казалось, они всасывают свет, а потом снова его излучают.