Собрание сочинений

Филип открыл для себя литературу в тринадцать лет, и не мог представить, как бы он пережил без неё пубертат. Он до сих пор не понимал, где нечитающий человек берёт силы, чтобы вынести существование. До того как Филип начал читать, его будни заполнялись более или менее бессмысленными занятиями, основная цель которых заключалась в том, чтобы развеять скуку. Он собирал марки. Ходил на тренировки в клуб любителей флорбола. Моделировал самолёты. Играл на трубе. Научился разными причудливыми способами тасовать карты. В двенадцать он с пугающей удачливостью раскладывал пасьянсы и, видимо, в тот же период наловчился строить карточные домики. Сгорбленный, он сидел за столом в гостиной и ставил карту за картой, заостряя растущую башню. Это увлечение требовало точности, и он мог провести за ним, не отрываясь, всю вторую половину дня. Секунда неуверенности и ослабленного внимания – и всё рушилось. Карты, казалось, теряют стабильность при малейшей вибрации сомнения. Точная причина краха определялась редко. Конструкция внезапно просто рушилась, и всё. Он до сих пор помнил негромкий звук падающих игральных карт: звук безвозвратности.

И сейчас, когда Филип смотрел на дочь Сесилии Берг, его охватило некое родственное чувство – чувство совпадения.

Мысль, что она могла быть матерью, никогда не приходила ему в голову. В собранных им фактах не было ничего о детях и семье. Ему были известны лишь разрозненные детали из прошлого Сесилии, вещи, которые едва ли бы его интересовали, если бы они касались другого человека, но в её случае все эти мелочи превращались в насаженную на иголку бабочку или скарабея-могильщика. Он мог бы каталогизировать все эти сведения, что он, собственно, и сделал в Ein Jahr, в той главе, где мучительно признавался, как мало он на самом деле знает о близком ему человеке.

Ракель, не прерываясь, на хорошем немецком рассказала ему всю историю и замолчала. Звенела посуда, тарахтела кофемашина, стоял оглушающий шум, в это кафе народ, судя по всему, приходил большими компаниями, многие оставались в помещении в шляпах и солнцезащитных очках, многие фотографировались, фоном звучала электронная музыка, солистка, похоже, была под кайфом.

– Пойдёмте, наверное, – произнесла Ракель. – Можно прогуляться.

День был пыльный и жаркий, со стоячим воздухом и мутным от смога небом. На миг он забыл, где они и куда собираются идти. Город обступил его и закружился, покатились автобусы и такси, от невидимого ветра шелестели листвой платаны, а разговор прошедшей мимо американской пары врезался прямо в мозг.

– Я не знаю, где она сейчас, – ответил он на вопрос, который Ракель не задавала.

Она глубоко вздохнула и слегка покачнулась.

– Да, – проговорила она.

– Всё было примерно как в книге. Через три недели я пришёл к ней домой, а она уехала. Исчезла. Если бы я захотел, я бы, наверное, смог узнать, где она находится, но…

– Это ничего бы не дало, – продолжила она. – Ничего не изменило.

Они оказались у кладбища Монпарнас и направились дальше по его обрамлённой деревьями аллее. Когда Филип впервые приехал в Париж, он провёл несколько дней, навещая могилы гениев старой литературы. Сейчас это занятие казалось ему совершенно бессмысленным.

– Мне любопытен один вопрос, – произнёс он, чтобы не думать о расставании. – Почему ей не нравился Лукас Белл?

– Лукас Белл?

– Британский писатель, звезда девяностых. Он написал роман.

– Да, я знаю, A Season in Hell. Он вышел в папином издательстве. Но я ничего не понимаю. Что она могла иметь против него?

Когда Филип говорил, дочь Сесилии останавливалась, а он замечал, что подбирает слова так, чтобы максимально нарастить маленький эпизод. Всё было примерно так, начал он… Конечно, все поздние тексты Белла – эта его сентиментальная автобиография завязавшего наркомана Notes from the Edge, это так, что называется, ни о чём, но Филипу всё равно захотелось посмотреть на создателя идеального текста, «чёрной жемчужины», поскольку Season действительно ею был. Поэтому, когда для оживления продаж Белла пригласили на берлинскую книжную ярмарку, Филип в приступе ностальгии решил пойти и подписать у автора свой потрёпанный экземпляр. Но ушёл он оттуда в приятном убеждении, что Белл, хоть по-своему и гений, но уже переместился в прошлое, а будущее за молодыми талантами, за новыми авторами, которые рано или поздно добьются успеха и всеобщего признания.

– Лукас Белл? – произнесла Сесилия, когда он предложил ей пойти на встречу вместе с ним. – Ни за что. Я его видела. Он идиот. Возможно, он хороший писатель, но идиот.

Филипу, разумеется, захотелось узнать почему. Сесилия как обычно выкрутилась. Сказала, что это неважно, что это было давно, что у одного её близкого друга были неприятности, что её это не касается, и им это лучше не обсуждать, потому что думать об этом неприятно.