Собрание сочинений

После её исчезновения он сел, сложившись пополам, на диван и прослушал «Страсти по Матфею» от начала до конца. Он не находил в этом никакой логики. Единственный понятный сюжет, который можно было сформулировать, – их отношения никогда и ничего для неё не значили, поэтому она оборвала их без сожаления и печали. С другой стороны, это означает, что все мгновения близости и понимания существовали только в его голове. И взаимность жила только в его собственных фантазиях. Словом, она никогда его не любила.

Филипа раздирало от сильного желания добиться хоть какой-то реакции. Писать – единственная форма насилия, которую он смог придумать. Возмещение ущерба и обвинение, крик и возмездие. Самое страшное заключалось не в том, что она его бросила; его бросали и раньше. Самое страшное, что он не оставил в её жизни ни малейшего следа, в то время как она повлияла на него до степени, позволившей превратить их отношения в книгу. То, что она заключила в скобки, у него выросло в любовный роман.

Через неделю после её исчезновения он прекратил выходить из дома. Шёл чемпионат мира, и он смотрел все матчи. А в перерывах писал. Он перемещался между кроватью, диваном, компьютером и ближайшим универсамом, где покупал кофейные фильтры и йогурты с фруктовыми добавками в маленьких упаковках.

Парень, доставлявший китайскую еду, скептически косился на его заляпанное худи. Он писал по странице за подход. И не решался перечитывать написанное накануне. Открывал очередную пачку чипсов. В четвертьфинале Германия забила четыре гола Аргентине, и он почувствовал лёгкий всплеск радости. Полуфинал он пошёл смотреть с приятелями. Он не помнил, когда в последний раз надевал нормальную одежду. «Как ты?» – спрашивали друзья. «Хорошо», – отвечал Филип, хотя каждое утро просыпался с тяжестью в груди.

Как романист, он считал владение композицией одним из своих главных козырей. В молодости, изучая на одном из разрозненных университетских курсов «Поэтику» Аристотеля, он, к собственному удивлению, понял, что задет мыслью о пользе трагедии. Максимальный трагический эффект достигается, когда элементы истории развиваются в соответствии с собственным внутренним принципом и движутся к предначертанной кульминации. У истории должна быть логика, ведущая к печальному финалу. Потому что конец и есть самое печальное, это понимал даже юный и беспечный Филип. Ни один из его романов не заканчивался счастливо. Несчастливо они, впрочем, тоже не заканчивались, но конец всегда был последовательным.

В данном случае понять, как отдельные события выстроились в последовательность, он поначалу, увы, не мог. И только когда сочинительство заставило его отказаться от упрямой зацикленности на самом себе, он услышал голос разума и увидел истинное направление сюжета. Филип, смотри: то, что она живёт без прошлого и семьи, не может быть просто случайностью. Ей, со всеми её достоинствами, не удалось найти долговечную любовь не потому, что ей не повезло. У её одиночества должны быть очень глубокие корни. История героини, предпочитающей уединённое существование и отстранённость от жизни, вряд ли может иметь счастливый конец, как бы писателю этого ни хотелось. Да, на какое-то время тебе позволили быть рядом с ней в её пустом и одиноком космосе, но потом она продолжила путешествие без тебя. Тебя она оставила так же, как оставила всё и вся.

Это закончилось и прошло, и ничего другого быть не могло.

Раньше он мучительно и долго придумывал название, но сейчас он записал первое, что пришло ему в голову: Ein Jahr der Liebe. Не перечитав текст, он отправил его своему издателю Ульрике по электронной почте. После чего принял душ, вышел в город и напился в стельку.

Ещё через несколько недель Филип уже практиковал более прикладные методы забвения. Каким-то образом ему удалось закадрить симпатичную студентку-социолога, и он отправился с ней в ночной клуб, где принял маленькую таблетку и протанцевал четырнадцать часов без перерыва. Он чувствовал себя превосходно. Потом, правда, проснулся в незнакомой постели в какой-то коммуне, где, видимо, жила студентка. Тело болело. Где-то в куче чужой одежды лежали его джинсы, и в их кармане звонил телефон. Филип не ответил, но звонок раздался снова. Он отыскал штаны и выдавил из себя мрачное «алло». Звонила Ульрика.

Он не сразу понял, о чём она говорит. Его отвлекло какое-то движение рядом – студентка села в постели, моргая, как сова. У неё были подкрашенные хной дреды.

– …действительно лучшее, что ты написал. Я реально в это верю. Семейная хроника хороша, но сейчас это нечто совсем другое. От семисот страниц к двумстам… Я всё же должна признаться, что удивлена, Филип, удивлена и обрадована…

К тому моменту Филип Франке уже очень давно не вспоминал об успехе, и сейчас он о нём тоже не вспомнил. Он подумал: нужно выпить кофе. Он подумал: как я отсюда выберусь? Он подумал: где мои трусы?

28