Собрание сочинений. Т.18. Рим

Письмо, полученное Пьером от виконта Филибера де Лашу по поводу вселенского паломничества во славу динария св. Петра, было воплем отчаяния и досады. Пригвожденный к постели жестоким приступом подагры, виконт не мог явиться в Рим. В довершение всего, — и это особенно его мучило, — председателем комитета оказался барон де Фура, который должен был возглавить паломников и представить их папе. Барон принадлежал к старой, консервативной католической партии и был яростным противником виконта; не оставалось и тени сомнения, что он воспользуется этим единственным в своем роде случаем, дабы склонить папу в пользу идеи свободных корпораций, тогда как виконт де Лашу видел спасение католицизма и всего мира только в замкнутых, обязательных корпорациях. Виконт умолял Пьера похлопотать перед расположенными в его пользу кардиналами, добиться аудиенции у святейшего отца и не уезжать из Рима, пока он не заручится одобрением папы, ибо это — единственное, что может обеспечить победу. В письме содержались, кроме того, любопытные подробности относительно паломничества: три тысячи богомольцев при-бывали небольшими группами во главе с епископами или руководителями конгрегаций из разных стран: Франции, Бельгии, Испании, Австрии, даже из Германии. Наиболее широко представлена была Франция — около двух тысяч пилигримов. В Париже действовал международный комитет по проведению паломничества; перед ним стояла весьма щекотливая задача, ибо состав паломников был очень пестрым: тут были представители аристократии, буржуазии, дамских обществ, рабочих ассоциаций, люди различных классов, возраста и пола — все перепуталось, все побраталось в лоне единой веры. Виконт добавлял, что паломничество, приносящее папе миллионные доходы, на сей раз, в знак протеста вселенской католической церкви, было приурочено ко дню двадцатого сентября, когда Квиринал готовился торжественно отпраздновать славную годовщину превращения Рима в столицу Италии.

Пьер опрометчиво решил, что раз торжество назначено на двенадцать, достаточно прийти к одиннадцати. Служба должна была состояться в красивой большой Зале беатификаций, расположенной над портиком св. Петра и с 1890 года превращенной в капеллу. Одно из окон этой залы выходит в центральную лоджию, откуда вновь избранный папа некогда благословлял народ, Рим и весь мир. Этой зале предшествуют две другие: Королевская и Герцогская. Когда Пьер пытался пройти на свое место — его зеленый билет давал право находиться в самой Зале беатификаций, — окапалось, что все три залы плотно забиты толпой приглашенных, сквозь которую он с огромным трудом прокладывал себе путь. Три-четыре тысячи человек вот уже целый час задыхались в этих стенах, охваченные жгучей лихорадкой взволнованного ожидания. Аббату удалось наконец добраться до дверей третьей залы; но, обескураженный зрелищем нескончаемого моря голов, он даже не пытался продвинуться дальше.

Вытянувшись на цыпочках, он окинул взглядом Залу беатификаций, богато изукрашенную позолотой и фресками, с уходящим ввысь строгим потолком. Напротив входа, там, где обычно помещается алтарь, на низком помосте стоял папский трон — большое кресло с раззолоченной спинкой и ручками, обитое красным бархатом; позади двумя пурпурными крылами ниспадали складки красного бархатного балдахина. Но Пьера особенно удивила, поразила толпа, толпа, одержимая неистовством, страстью, дотоле им не виданной; он слышал громкое биение сердец, он видел глаза, с обожанием устремленные на пустой трон и как бы жаждавшие утолить лихорадку нетерпения, охватившую всех. Папский трон! Он ослеплял, он до потери сознания умилял этих благочестивых людей, точно золотой ковчег, куда, казалось, вот-вот снизойдет сам господь бог. В толпе были и принаряженные рабочие, ясноглазые, как дети, с восторженными огрубевшими лицами, и богатые дамы, одетые, согласно этикету, во все черное, бледные от священного трепета, обуреваемые неистовым желанием, и спесивые господа во фраках, в белых галстуках, преисполненные горделивой уверенности, что именно они спасают церковь и человечество. Кучка этих господ — множество черных фраков — особенно бросалась в глаза у папского престола: то были члены международного комитета, и во главе его пыжился барон де Фура — белобрысый человек лет пятидесяти, очень высокий, очень толстый, — который усердствовал, суетился, отдавал приказания, подобно генералу в канун решающей битвы. Среди множества серых, невзрачных одеяний то тут, то там мелькала фиолетовая сутана какого-нибудь епископа, не пожелавшего расстаться со своей возлюбленной паствой; преобладали, однако, коричневые, черные, белые сутаны, бородатые или бритые лица черного духовенства. Справа и слева развевались хоругви, принесенные в дар папе различными ассоциациями и конгрегациями. Вздымалась зыбь людского моря, все громче шумел прибой, а потные лица, горящие глаза, алчущие рты дышали такой нетерпеливой любовью, что от тяжкого духа этого человеческого стада, казалось, сгустился и потемнел воздух.