Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности

2. Жанровое ядро также подвергается трансформации: так, объект описания в оде перестает быть высоким, человек – великим, а явление – достойным похвалы. При этом на первый план выступает другой принцип: ода обращается к тому объекту, который становится отражением эпохи, но не включен в ее систему ценностей (барак, дом, слово, творчество, вечность и бессмертие и т. п.). В послании обнаруживается, что лучший собеседник – «я сам», и то вымышленный. В элегии акцент с неправильного мироустройства переносится на обсуждение мироустройства как такового, и так далее.

3. Продуктивными становятся схемы, недопустимые в каноне, жанр строится на тех чертах, которые были для него противоположны: в оде ироническое описание объекта или, чаще, элегический дискурс о прошлом или вечном; в послании игра с кодами адресата и пишущего, в элегии иронические подтексты.

Так, в оде ХX века, по аналогии с торжественной одой XVIII века, образ лирического субъекта задается координатами: великий (объект воспевания) – ничтожный (герой), что мы видим в стихотворении «Ода бараку», где воспевается тот объект, который достоин скорее порицания, барак как тип неуютного жилища:

Слава бараку
слово бараку
длинный дощатый
сонный прыщавый
лежит враскоряку
посередине
двадцатого века

снег
серый как газета
фонари —
гнойные пузыри света
и обрывки
колючей проволоки

Но текст содержит ироническое описание барака лишь для контраста и создания эффекта «перевертыша»: не барак – памятник уходящей эпохе, а город – памятник вечному бараку:

а все эти города
комфорта и синего льда
лишь памятники бараку
поставленному на попа

Ода бараку оборачивается страшной одой никуда не ушедшему времени, барак вечен, поскольку современный высотный дом – тот же барак. В оде Сапгира объект сначала предстает в ироническом контексте, но затем происходит вторичное переосмысление: барак вечен и потому достоин жанра оды.

Сходным образом строится текст «Похвала пустоте», в нем также пустота обозначается сначала как вещь, недостойная хвалы, как «скука в разговоре двух приятелей» или «естественная пустота молодости», однако затем мотив пустоты переосмысляется лирическим субъектом как «родная пустота», символ одиночества творческой души.

Гораздо чаще Сапгир использует другой принцип неканонического одического изображения: не иронический, а элегический пафос.

Стихотворение «Облака» с авторским подзаголовком «ода» иллюстрирует этот жанровый сдвиг:

здесь за стеклом иллюминатора
всегда – арктическое утро
я ртутной каплею ползу
плато изрытое – внизу

Акцент на пространственно-временной позиции героя (взгляд сверху, из иллюминатора, на облака, которые всегда находятся в одном времени – утре) дает возможность в принципе посмотреть на мир со стороны:

и друга узнаю – художника
в картине собственной гуляющего…
и сбоку солнцем освещается
как будто Небо – не греховное
единственное и верховное
как в водах в небе отражается —

Перевернутый мир ассоциируется у лирического субъекта с вечностью и бессмертием:

там где-то Вечность… тонкий край…
и никогда не умирай…

Во второй части оды герой смотрит с другой точки зрения не только на мир, но и на себя самого:

…и снова возникать – откуда?
младенцем – призраком родиться
расти гордиться величаться —
нахмуриться и осердиться
разбормотаться разворчаться
давить тесниться гоношиться —
и вдруг блеснуть плавильной печью
заговорить раздельной речью
и страшным ливнем разрешиться…

В другой редакции оды этот мотив самоактуализации дополняется темой вечной двойственности:

внутри движенье таково:
ничтожество и – божество.

Ода Сапгира становится тем жанром, в котором сначала снижается привычный одический пафос, а затем его место заполняется пафосом элегическим, пафосом утрат и осознания истинного положения вещей.

Подобным образом выстраивается и другое названное автором одой стихотворение – «Дом» (вошедшее в другой том данного собрания сочинений). Длинный перечислительный ряд эпитетов создает эффект сначала неопределенного воспеваемого объекта, однако затем дом становится «памятником архитектуры», а потом и воплощением памяти и жизни лирического субъекта:

Виктору Пивоварову