Нет, муза юная моя – не одалискаС глазами гурии, холодная артистка,Которая поет, сгибаясь и кружась,Что златом одарил ее восточный князь.Тем более она – не сказочная Пери,Что распускает хвост – свои павлиньи перья,Не фея белая и не ее сестраГолубокрылая, ни прочья мишура.Не притворяется монахиней, вдовою,В которой умерло все девичье, живое,Лишь латы ржавые хотела бы сберечь —И долго молится при свете длинных свеч,Колена преклонив пред алтарем; и плитыВокруг широко платья бархатом покрыты.Но если ваша скорбь разгуливает там —На пустошах, где волки воют по ночам, —Вы верно видели горбатую лачугуПод вой высохшей, подверженной недугу.Там девушка одна стирает все белье.И темные глаза такие у нее,Что, кажется, она могла блистать и в светеИ белокурая – в ночь – в лаковой каретеЛететь на шумный бал и для любви цвести.Иль, арфу трогая, любви сказать прости,На стогнах городских средь мирного ристаньяВосторженной толпы срывать рукоплесканья…А между тем она хлопочет без концаДля старого брюзги – безумного отца.
Правда, сию прелестную картину оканчивает он медицинским описанием чахотки; муза его харкает кровью:
Все пробует запеть, но голоском нечистым,Из горла кашель вырывается со свистом.Не в силах петь она лишь мается в тоске —И сгустки крови остаются на платке.
Совершеннейшим стихотворением изо всего собрания, по нашему мнению, можно почесть следующую элегию, достойную стать наряду с лучшими произведениями Андре Шенье: