Собрание сочинений (Том 2)

- Я накормлю тебя, накормлю.

И он позвал, силясь оторвать голову от подушки:

- Эй, кто там, сюда!

Но никто не отозвался. А ему это усилие не прошло даром. Пришлось долго хватать ртом воздух, пока дыхание вернулось.

- Ненни, - прошептал он тогда, - а ты знаешь, что это я сделал чтобы часы пошли назад?

Она пожала плечами.

- Это знают даже крохотные дети. Ребенка учат говорить "мама" и учат, что часы пустил назад мастер Григсгаген.

- Как же ты пришла, ведь ты меня проклинаешь?

- Я - нет. Я понимаю.

- Понимаешь - что?

- Все. Когда сидишь в подвале, научаешься понимать. Хотели опять быть сильным, ловким, бегать, а кому-то, само собой, пришлось за это заплатить - ну и правильно.

- Считаешь - правильно?

- Люди за все платят, так уж устроено. Кто-то чихнул, а кто-то за его чих головой расплачивается. Я пришла к выводу, что в этом мире платят даже за пустяки - а каково-то расхлебать кашу, которую вы заварили...

Одни платят, другие собирают плату, и те, кто собирает, тоже иногда становятся плательщиками - и тогда говорят, что восторжествовала справедливость. При таких порядках больше ли крови, меньше ли - умных людей смущать не должно.

Вы надеялись вернуть вашу молодость - какое вам дело, кто какую цену за это заплатит? Да если б я надеялась вернуть мои ноги!

- Ты бы о цене не думала?

- Ого! - сказала Ненни, глаза ее сверкнули, как у тигренка.

- Нехорошо.

- Что нехорошо?

- Жестоко.

- Что жестоко?

- Не думать о цене.

- А вы думали?

- Я думал. Я с этим не посчитался, правда. Но я думал.

- А я бы не стала. Вот еще, очень нужно.

- Ненни, это безнравственно.

- Пусть бы леса и горы потонули в крови, - сказала она и ударила о пол своим маленьким костылем, - только б я могла бегать, как раньше. Гонять ногой камушек. Играть в мячик.

- Ненни, что ты говоришь!

- Прыгать через веревочку! Танцевать! Разве существует слишком большая плата за это? Никакая плата не велика!

- Леса и горы! Кто тебя научил?

- Как кто? Сами пример подают, а когда лежат при смерти, говорят безнравственно. А плевала я на нравственность вашу.

- Мне остались минуты, - сказал мастер. - Не говори, пожалей меня.

- Я жалею. Мне вас жалко, что у вас все рухнуло. Я знаю, что это значит.

- Прости меня! - сказал он, зажмурившись.

И долго лежал с закрытыми глазами.

- Прости! - повторил. - Прости, что я искалечил и душу твою, и тело, и всю твою жизнь! И даже не в силах тебя накормить, и ты сидишь передо мной голодная.

Она не ответила.

Он открыл глаза, ее не было.

- Ушла. Подумала, что я умер. И страшно стало с мертвецом. Ушла на своим костылях в свой подвал.

Держась за сердце, он сел. Как он смог сесть - непонятно, но сел, и сидел, и не валился обратно на подушки.

- Ну-ка! - сказал он и спустил ноги с постели.

- Ну-ка! - и встал на пол этими расслабленными ногами, на которые было напялено две пары шерстяных чулок, чтобы согреть их хоть капельку.

- Детей нельзя! - сказал он. - Уж очень они мало погостили. И всего-то гостеванья - видеть нечего, а они только-только пришли по приглашению, разодетые во все новенькое. Нельзя никак.

- Нет уж, всемогущая, - сказал он в пространство, - вы не соблаговолили явиться, когда я к вам взывал, а теперь придется повременить.

- Черт их знает, куда они все позапихали, - бранился он, разыскивая свою одежду. - Распустились, дьяволы, спят либо удрали гулять, ужо дам им взбучку!

И чтоб светлей стало искать, смахнул со стола книгу, загораживающую ночник.

Долго ли, коротко ли - нашел что надо и оделся. Из бюро достал инструменты и лупу и уложил в чемоданчик.

Никто ему не повстречался, пока он шел по темным комнатам, где светила одна синяя лампочка с улицы.

В передней впотьмах что-то блестело, он, проходя, всмотрелся, потрогал - гроб. Большой серебряный гроб.

- Спят или гуляют, - сказал мастер, - а обо мне позаботились, ничего не скажешь. Все уже готово, смотрите-ка, чтоб предать меня земле и забвению.

НОЧНОЙ ГОРОД ГУНА

- Как темно, почему так темно? - бормотал он, тащась по улице.

Он забыл про войну.

Синяя лампочка - много ли от нее толку? Пятнышко еле светящегося голубого тумана и к нему вплотную - мрак.

Во мраке шумели пломбированные липы.

- Почему нет людей? - вопрошал, спотыкаясь, мастер. - Разве уж так поздно?

Свернул за угол, на проспект. Магазинные витрины лунно голубели вдоль проспекта, и тут были люди. Крадучись выходили они из домов, горбясь под мешками и узлами. Это грабители возвращались со своего промысла.

Какой-то вор лез в форточку, влез до половины, на улицу торчали его босые ноги.

В лунном свете витрины лежал кто-то, кровь натекла вокруг головы черной лужей.

- Помогите! - позвал мастер, тряся коленками. - Убийство!

- Ты что тут чирикаешь, воробушек? - сказал, выходя из тени, вурдалак в юбке и остроносых туфлях. Мертвыми ямами смотрели его глаза с мелового лица.

- Убили! - сказал мастер.

Носком туфли вурдалак потрогал лежащего.

- Убили, а тебе что?

В пальцах у него дымилась папироса. На конце каждого пальца красный коготь, и рот кровавый.

- Пошли лучше ко мне, воробушек, я тебе сварю манную кашку.

Вурдалак приблизил к мастеру глаза-ямы и дунул дымом ему в лицо.

- Пошли, не жеманься, чего там!