Собрание сочинений (Том 2)

Как-то зимой Геннадий зашел и рассказал, что у них в квартире выиграли по займу десять тысяч. Цыцаркин отвел Геннадия в сторону и сказал, что купил бы выигравшую облигацию. Геннадий разинул было рот, вроде Саши, но Цыцаркин сказал внушительно: "Получишь комиссию; только антр-ну, и меня там не называть, я зайду инкогнито". Геннадий сообразил, что дело выгодное, и решил осчастливить Зину и ее вислоухого мальчишку. Мальчишка смотрит на него как на трутня. Так вот на же тебе!..

Было ясно, что Цыцаркин занимается какими-то делами, за которые не гладят по головке. За глаза Геннадий презрительно называл его: "тип", но... вина у "типа" были хорошие, пластинки самые что ни на есть заграничные, а главное - "тип" относился к Геннадию с уважительным интересом, даже с любованием, даже хамить разрешал, пожалуйста. "Черт с ними, я не следователь. Кому надо его ловить, те пусть и ловят". Саша заявил в милицию о продаже облигации; Геннадий очень испугался, что в милиции записана его фамилия, и побежал к Цыцаркину. Тот отнесся к сообщению хладнокровно.

- Дурачок, - сказал он про Сашу. - И ты-то хорош. Я был в уверенности, что эти лишние пять тысяч тебе пойдут, что ж ты это так сплоховал?.. Ты, я вижу, тоже... идеалист.

- Я махинациями не занимаюсь, - свысока сказал Геннадий. - Что теперь делать будем?

- А ничего не будем делать. Подумаешь, мальчик заявил. Где факты? Где свидетели? Это же недоказуемо, как миф. Я той облигации в глаза не видал и у тебя не был сроду. Понадобится - полдюжины свидетелей приведу, что я в тот вечер был в кино. Гуляй, Геня, спокойно.

- А если найдут у вас облигацию?.. - спросил Геннадий.

- Ей-богу, - сказал Цыцаркин, - ты меня принимаешь за ребенка.

Все-таки с месяц Геннадий нервничал, что вот-вот придет повестка явиться в милицию. Потом стал нервничать, что повестку не несут: спросили бы, он бы заявил, что знать ничего не знает, и конец делу... Дальше страхи прошли, происшествие забылось.

А Цыцаркин стал с ним еще ласковей и, так сказать, родственней. Устроил его, как обещал, в автопарк на промтоварную базу и по временам осведомлялся с заботой:

- Денег не надо ли, Геня? Антр-ну, ведь дело молодое, того хочется, этого хочется... Говори прямо.

- Да нет, спасибо, - отвечал Геннадий.

Ему хотелось этого и того, но брать у Цыцаркина он боялся. Возьмешь, а там, чего доброго, угодишь в неприятности...

В описываемый вечер он провел у Цыцаркина часа два. Накануне, на работе, Цыцаркин заглянул к нему и сказал: "Заходи вечерком, приобрел пластинки Лещенко*, нечто из ряда вон..." Кроме Геннадия, были всего два гостя. Одного Геннадий и раньше видел - тот служит под начальством Цыцаркина на базе, на какой-то пустяковой должности. Его кличут Малюткой, потому что он маленький и узкоплечий, как восьмилетний мальчик; маленькое, без растительности, мертвенное лицо; вечно в грязной вышитой косоворотке, на голове старая, затасканная тюбетейка; кажется, под тюбетейкой тоже никакой растительности... Рука, которую он подал Геннадию, была неправдоподобно крошечная и холодная как лед. Голос слабый, писклявый...

_______________

* Имеется в виду Лещенко П. К. (1898 - 1956). - Ред.

- Изумрудов! - шумно выдохнул, знакомясь, второй мужчина, и от его движения по комнате прошла волна парикмахерских ароматов. Этот был щеголеватый, отлично выбритый, отлично откормленный, даже на взгляд весь мягкий, как тесто: мягко вываливался живот поверх кожаного пояса; мягко круглились под трикотажной рубашкой пухлые женские плечи; мягко шлепали одна о другую мокрые толстые губы; и глаза, очень большие и очень выпуклые, в частых, прямых, как у теленка, ресницах, казались двумя мягкими пузырями... Ему было жарко, он таял, как конфета, сидел раскисший, томный, а чуть двинется - по комнате разливалось густое одеколонное благоухание, и Малютка тонко чихал: ти! ти!

Геннадий выпил коньяку, послушал песни Лещенко - загрустил... Цыцаркин стал говорить, что как это, право, так распорядились, что единственный сын брошен на произвол судьбы, а чужая женщина - кому она нужна - оставлена в семье. И мягкий Изумрудов говорил что-то сочувственное, шлепая губами и редко, медленно помаргивая телячьими ресницами. Геннадий выпил еще рюмку и стал куражиться, заявляя, что плевал на всех, кто его не ценит, пусть они провалятся. Цыцаркин говорил: "Правильно!" - и гладил его по спине, как кошку. А Малютка ничего не говорил, но неотступно смотрел на Геннадия, все время Геннадий ловил этот тусклый, ничего не выражающий взгляд...

Пили, говорили... "Что, хорош у меня сынок?" - восхищенно спрашивал Цыцаркин.

- Хорош, - слабым голосом пискнул Малютка.

- Хорош! - томно улыбаясь, прошлепал губами Изумрудов.

- То-то!

...Как вышло, что он взял у Цыцаркина деньги? На что он их взял? Как будто на поездку на теплоходе? Или еще на что-нибудь?.. Боялся, боялся, а тут выпил и взял, да еще при этих рожах... О, дурак, ведь он и расписку выдал Цыцаркину!..