Собрание сочинений. Том 2. Путешествие во внутреннюю Африку

Часа за три до соединения Бахр-эль-абиад с Бахр-эль-азрак, Белого Нила с Голубым Нилом, мы уже заметили, что воды делились на две струи, которые мало-помалу определились и наконец обозначились ясно: воды, катившиеся у правого берега, были белого цвета; у левого – голубовато-зеленого. Две реки никак не хотели слиться в одну. Прибрежные жители далеко предпочитают воду Голубого Нила илистой воде Белого, а потому с левого берега обыкновенно посылают за водой на правый. Это мне живо напомнило реки Бию и Катунь, которые соединившись вместе и составив Обь, долго еще катят разно свои воды: одна – мутная, белая, другая – светлая, прозрачная.

Миновав городок Гальфай, где расположена часть кавалерии вице-короля, 8 (20) февраля, мы приехали в Картум, столицу Сенаара и всего восточного Судана.

Глава X. Картум и Сенаар

Кроме настоящего, законного имени, арабы обыкновенно придают людям и вещам кличку по шерсти, по отличию: у Ахмет-паши длинные уши, и он Абу-дан, отец ушей, и не обижается прозванием. Нил у Картума изгибается в виде слонового хобота, и город назван слоновым хоботом – Картум.

В Картуме, как и во всем Судане, строили прежде дома с крышами, разумеется, соломенными; но несколько лет тому назад, это запрещено в городах, потому что пожарам не было конца; теперь нечему гореть в глиняном городе, и пожары сами собой уничтожились; зато, во время периодических дождей, город расползается в разные стороны, так что жильцы с трудом находят развалины своих жилищ. Дома разбросаны довольно живописно, окружены садами, за которыми мало надо уходу: растут-себе по милости благодатного климата и периодических дождей; на улицах чисто, на единственной площади просторно; Голубой Нил у самых стен, Белый – на виду. Словом, Картум, после Каира и Александрии, едва ли не лучший город в Египте. В нем считают до 18.000 жителей и бесчисленное множество голубей….

Едва причалили мы к берегу, как явились к нам по обыкновению турецкие власти; они приглашали переехать с барки в город на отдых. Отдых нам был нужен: мы, в течение целого месяца пути, нигде не останавливались; притом же, если не удобство, то простор верно есть в доме, а барочная жизнь свернула нас в бараний рог, съежила, как сухую губку, и сами дела требовали ближайшего надзора. Здесь мы должны были пополнить нашу экспедицию и взять то, что было забыто генерал-губернатором, дожидавшим нас в земле негров; надо было также предуведомить его о сборном пункте, хотя это не легко было сделать, потому что нас разделяли около месяца пути и множество различных препятствий.

Нам отвели лучшее помещение в городе. Между ходами и переходами, крытыми и открытыми, составлявшими один обширный двор, было запутано несколько домов: мы избрали тот, который стоял уединенный и глядел в сад: это был гарем прежнего владельца. Глиняные стеньг, глиняные диваны, глиняный пол, – вот вся роскошь помещения. Вскоре, однако, принесли кое-какую мебель, обмели пыль, стены и пол полили водой до того, что образовалась грязь, и стало прохладно и просторно, и мы были совершенно довольны, особенно, когда толпа различных властей и служителей, наконец, оставила нас одних.

Еще на дагабии посетили нас миссионеры папской пропаганды, приехавшие сюда за несколько недель до нас. Они состояли под начальством епископа, Кацолани, но тот сам находился под начальством иезуита, Рилло, человека слишком известного в католическом мире, не столько как ректора школы пропаганды, сколько по религиозному и политическому влиянию….

Это был человек лет пятидесяти, худой, бледный: климат Судана уже оказал на него свое разрушительное действие. Только глаза Рилло горели, обличая весь пыл внутренней жизни. Он умен и красноречив, но так и хотелось ему сказать, что этим даром мог он увлечь, совратить женщину – только…Чувствуется как-то неловко, тяжело в присутствии такого человека; лучше никого не видать… Рилло выбирал место для колонии; ему хотелось поселиться на границе Абиссинии и Судана, а не в центре негров, и он располагал-было послать со мной своих миссионеров в Фазоглу. Любопытно знать, к чему поведет это более политико-коммерческое, чем религиозное предприятие. Невольно вспомнил я встречу с архимандритом Макарием, у Телецкого озера, в глубине Сибири, в дичи, в трущобе, окруженного своей преобразованной паствой. Тот был преисполнен высокой идеей обращения идолопоклонников в христианство, и только одной этой идеей; у Рилло много других замыслов, в число которых, если и входит религиозная мысль, то только стороной, как средство, а не цель. Тот молился и убеждал, указывая на небо; этот увлекает, указывая на папу. Рилло, вероятно, прочтет эти строки, он очень хорошо знает наш язык и нашу литературу…