Собрание сочинений. Том 2. Царствие земное

– Кочегар, а кочегар… Ты че… ты с ней… Не прощу!

– Бабочка мяконькая, сдобная…

– Кочегар, я тебя на дуэль вызываю!

– Кулаками драться будем? Аль как?

– Аль как… То есть стреляться!

Михей, подражая манерам царских офицеров (в кино видел!), картинно-лихо выхватил из-за пояса обрез.

– Кинем жребий. К кому покатится камешек, тому первому стрелять. – Он поднял с пола камешек, подбросил… Камешек упал и покатился к нему. – Ура! Мне выпало…

Покачиваясь, Прохоров отошел на несколько шагов, обернулся – одна щека скривилась в презрительной усмешке.

– Мотри, конюх, не промахнись. Тады тебе крышка. Глаз у меня… В армии первый разряд…

– Гад! Пьяница! Бабник! – настраивал, накалял себя Михей.

Но голос его дрожал. И дрожала рука, державшая на весу самодельное оружие. Он плаксиво спросил:

– Пошутил аль правду изрек о любовных связях с Косой?

Прохоров презрительно молчал.

– Ты сам гнида паршивая! – вдруг вскрикнула Косая и швырнула в Михея волчьим треухом…

Грохнул выстрел! За выстрелом – рванул взрыв! И весь машинный отсек охватил огонь!

Все трое успели выскочить из помещения. Они отбежали далеко, на сугробы, и оттуда протрезвевшими глазами глядели на огромный, злобно бушующий костер. Слышно было, как лопались паровые трубы, звенели стекла. В воздухе со змеиным шипеньем проносились осколки шифера.

Михей тихо обронил:

– А как же богачи? Померзнут, чай…

Прохоров тихо ответил:

– За них, дружок, не беспокойся. Они улетят на Веселую Звезду. Там всегда лето.

Косая оплакивала погибшего в пламени кота- алкоголика. Потому что он был тезка первого президента России, за которого она отдала голос и которого боготворила за то, что он не чурался порой выпить стопку-другую и сплясать барыню. Но она еще не знала, что в минуту взрыва в котельной его показывали по телевизору, и что он «отрекся от престола».

Осквернение

Федор локтем толкнул жену в мягкий бок:

– Мать, не храпи!

Храп прекратился. Ирина, шумно раскачивая кровать грузным телом, повернулась лицом к стене, тяжко вздохнула:

– Милостивец ты наш…

И погрузилась в сон. Федор с завистью подумал: «Вот организм… Дрыхнет без просыпа! А тут с боку на бок переваливаешься, как бревно в полой воде».

Федор зевнул, пытаясь отвязаться от думки. Мыслями-то раскуделишься, разворошишься, растормошишься… А завтра базарный день – колгота! Для приманки сна в воображении представил, что ему десять лет и он, босой, идет по лугу, а рой бабочек кружится вокруг него. Но вот одна бабочка ударилась оземь и превратилась в красивую девочку. «Как тебя зовут?» – спросил он ее. Она рассмеялась: «Догонишь… Тогда и скажу!» Он тоже рассмеялся. И погнался за нею. Но вдруг близко оглушительно загрохотало! Гром? Ох, Господи, да это же опять захрапела баба! Федор подосадовал о прерванном сновидении: что было бы дальше? Помешала Ирина! Но что такое? Уже не храп издавала жена, а какофонию звуков: хрюканье, блеянье, мычанье, мяуканье, кукареканье! Будто не спальня, а подворье, кишащее многоголосьем животных и птиц! Старик в сердцах выругался и, поддернув спадающие с тощего живота кальсоны, застучал голыми пятками по половицам – ушел в зал.

Светало. Федор, так как лежал на коротком диване скрюченным, ладонями потер оцепеневшие в коленях ноги.

– О-хо-хо! Люди добрые нынче, в воскресенье, позарюют, потом сытно позавтракают и пойдут в церковь, свечи поставят, помолятся во спасение души… во искупление… А мы, грешники постылые, непрощеные, будем народ обманывать, обсчитывать, вымогать, вытягивать кровную копеечку! Эх, доля ты горькая, незавидная! Видать, до гроба мне тебя пытать, мыкать!

– Ча-во! Ча-во расстонался, расплакался! Недовольный! Несчастный!

«Услыхала… – боязно вздрогнул Федор. – Щас заведется… Будет тарахтеть – не остановишь!» А «заводилась» Ирина всегда, как только он начинал скулить: «Лучше буду на воде и сухарях сидеть, чем чертовщиной заниматься…» Она в ответ рубила с плеча: «А че ж не сидишь на воде? То колбаску жрешь, то сметанку! И одежку тебе подавай попристойней! А пенсия… Неделю на нее прожить! А еще три на что? А дети-внуки в городе? Им тоже послать гостинцы, деньжонок…»

Ирина, могучая телом, со здоровым выспавшимся лицом, зазастила дверной проем, угрожающе-презрительно глянула на мужа.

– Несчастный, ступай в церковь, нехай поп тебя покормит! Кто туды ходит? Лодыри и притворщики. Им лишь бы не работать, а с разинутым ртом стоять перед картинками.

– Перед иконами, – поправил старик.

– Знахарь! – несколько примирительно пыхнула баба. И стала собираться. Стал собираться и Федор.